Оттенки - [37]

— Хоть семена осенью соберем.

— Кабы знали, не сажали бы так много, — молвила Тийна.

— Знали бы заранее, не брали бы весной усадьбу, а оставили бы ее старикам. Ну да, кабы поросенку когти, он бы и на дерево влез.

— Зачем же из-за этого землю бросать? Разве у нас у одних земля, у других ведь то же самое, — рассуждала Тийна.

Каарель задумался. В самом деле, ведь и у других дело обстояло не лучше.

Через несколько дней отовсюду стали раздаваться жалобы: заморозки погубили картошку. У кадакаских хозяев легче стало на душе. Они как будто стали счастливее, когда увидели, что и у других такое же несчастье.

А старые хозяева Кадака злорадствовали:

— Вот это называется — хозяйничать с умом! Посадили картошки побольше, чтоб сразу разбогатеть! И вот вам, получай! Посмотрим, что они теперь будут делать.

И старуха принималась разглагольствовать о том, какой Каарель несправедливый, заносчивый, глупый, как он бога не боится. Он, мол, и Тийну с толку сбил. Старуха раскаивалась, что отдала за него свою дочь. Но еще больше жалела она о том, что раз в жизни послушалась своего старика и передала молодым усадьбу.

— Ведь мой старик, да и вообще мужики — такие дурни, что им ни в чем нельзя потакать. Теперь участок отойдет к мызе. А уж мы-то над ним бились, горбом копейку сколачивали. Тийна — та все-таки понимает, а Каарель — хоть бы что, прет напролом.

Решив что-нибудь еще урвать из хозяйства, однажды осенью старики явились в Кадака за молодым бычком.

— Опять идут грабители, — сказал Каарель Тийне, издали увидев стариков.

— Кто идет? — переспросила Тийна, не веря своим ушам.

— Грабители, — повторил Каарель.

— Что ты такое мелешь? Какие грабители?.. Откуда?..

— А вон, идут по дороге, сама посмотри.

Тийна вышла из-за гумна, посмотрела на дорогу и тотчас же вернулась, не проронив ни слова. Молчал и Каарель.

— Пришли поглядеть, как ваши дела, — поздоровавшись, заявила старуха.

— Что ж, дела у нас неплохие, — отвечал Каарель.

— Да, это мы и сами видим.

— А раз видите, что вам еще здесь высматривать да выспрашивать?

— Да вот хотим бычка у вас взять, завтра с ним на ярмарку сходили бы, — сказала старуха.

— Так привязала бы к рогам веревку да и увела бы его прямо с поля, зачем еще мне говорить?

— Каждый раз ты злишься, когда мы за своим же добром приходим, сам ведь обещал отдать, — заметила старуха.

— Конечно, злюсь, — ответил Каарель. — Кто бы не злился на моем месте? Пожар нас вконец разорил, а то, что чуть поценнее, — вы у нас из рук рвете. А мне прикажете хладнокровно смотреть, что со мной делают добрые люди? Лопнет в конце концов всякое терпение. Возьму — продам все, что у меня есть, и удеру куда глаза глядят: устал я от вас до смерти.

Старуха выслушала эти речи с большим удовольствием: наконец-то молодых совсем зажало. Обмолвись они сейчас хоть одним добрым словом, заговори по-хорошему со стариками — старуха бы отчитала их как следует и оставила, пожалуй, бычка. Но Каарель промолчал: он не хотел, чтобы старуха на весь приход кричала о своей доброте, а им постоянно напоминала о своем благодеянии.

— Не та собака кусает, что громко лает, — вымолвила наконец старуха. — Ты вечно лаешься, когда мы за чем-нибудь приходим: да только попусту, право-то на нашей стороне.

— На ваше право — собачью плетку бы хорошую! — закричал Каарель. — Вы мне так опротивели, что я и видеть вас не хочу.

— Каарель, разве я когда-нибудь такие слова твоим родным говорила? — спросила Тийна с упреком. — А ты с моими стариками как обходишься!

— Мои родные не пошли бы тебя грабить. А попробуй прийти — бей их хоть дубиной. Скажу только: молодец у меня жена!

— Кого это мои родители грабят? Они лишнего не требуют, берут только свое же добро, которое тебе когда-то дали.

Старухино сердце екнуло от радости: наконец-то и между молодыми начинается разлад. Этого она давно дожидалась.

— Мне дали… — повторил Каарель. — Почему же именно мне? А тебя, значит, свою единственную дочь, голышом замуж отдали? Земли ведь я не получил, за нее еще мызе платить надо, а скот, семена и весь скарб хотите назад забрать. Хорошо, что венчальное платье я сам Тийне купил, не то вы и за него стали бы с меня требовать. Может, мне и за вашу дочь отвалить несколько сотен? Иначе вы и ее назад заберете?

— Каарель, довольно, что же это такое? — всхлипывала Тийна.

— Что ты, дура, его упрашиваешь? — закричала мать. — Бешеный он, бешеный и есть. Того и гляди, в лес сбежит или и эту лачугу подожжет. Кто его знает, почему в тот раз загорелось…

— Да вы же сами и подожгли. Иначе откуда вам было знать, что мы горим? — ответил Каарель язвительно.

Эти слова были брошены точно искра в сухой можжевельник. Старуха стала браниться, грозилась подать на Каареля в суд, старик дико таращил глаза; Тийна закрылась передником и залилась слезами; ребенок, игравший на лужайке, жалобно заплакал.

— Старик, пойдем, возьмем бычка да и уберемся отсюда, а ты, Тийна, хоть к пастору сходила бы, пусть отчитает этого бесноватого.

— Ступай лучше сама к пастору да отведи к нему бычка под благословение — смотришь, на ярмарке подороже дадут, — отвечал Каарель.

Старики ушли.

— Брось плакать, слезами горю не поможешь. Пусть берут. Взяли уже немало и еще будут брать.