Отсвет мрака - [32]

— Надоело, — заявляет она, плюхаясь в кресло и немедля забрасывая ноги на свободный участок стола. — Особенно при хроническом дефиците принцев. И вообще хоть сколько-нибудь благородных мужи­ков… Серафим, тебе нравится, чем мы занимаемся?

— Это ты вообще или о конкретном деле?

— Даже не знаю. Пусть будет — о конкретном деле.

— Не нравится. Я человек пенсионного возраста. И хотел бы до пенсии дожить. Но если мои подозрения оправданны, никто из нас до нее не доживет.

— Я уже слышала твою отвальную песенку. Давай лучше о подозрениях.

— Пойми, Индюша…

— От индюка слышу, — без заминки отвечает она.

— …В этом городе-стране существуют две сипы: ДЕПО и Пекло. Бремя от времени они подпитывают друг друга кадрами. Возьмем того же Зомби.

— Возьмем меня, — вставляет она.

— Ну, ты переоцениваешь свой вклад в противоправную деятельность Пекла. Кто из нас не шалил в детстве!

— Ты, например.

— Допустим… Я жил в другое время. В другую эпоху. Тогда можно было позволить себе роскошь быть пай-мальчиком. Веришь ли, таких нас было большинство. Умненьких, чистеньких. С большими планами и перспективами. Я прекрасно знал четыре языка: русский, английский, латышский и Паскаль…

— Это еще что за наречие?!

— Был такой язык программирования. Чрезвычайно престижный по прежним меркам.

— А на фига тебе сдался латышский?

— Так ведь я родился в Риге. И жил там до двадцати лет, пока нас не вытеснили националисты. Мой отец работал в тогдашнем комитете безопасности. Когда Латвия объявила суверенитет, он автоматически стал “персона нон грата”…

— Не понимаю. Он что, кого-то убил?

— С какой стати? Просто по роду своей деятельности он имел доступ к ниточкам, что при любом политическом строе тянутся наверх. Мой отец был тихий, неприметный человек. Очень добрый. И очень честный. Но при смене вывесок это значения не имеет.

— Похоже, ты не любишь латышей, — щурится Индира.

— Protams, не люблю. Tas tiesa[11]… С какой стати мне любить тех, кто выселил меня из собственного дома? Никогда не забуду, как они вели себя в августе девяносто первого. Это был последний путч перед развалом империи…

— Какой ты, оказывается, древний. И злопамятный! Когда в Москве сменилась власть и запахло порохом, все тамошние демократы мгновенно заткнулись. Все! Снизу доверху. И целых три дня никто не называл нас оккупантами. Снова на рижских улицах можно было говорить по-русски. Снова к тебе обращались вежливо. Латыши — вежливая нация… со своими. Три дня они тихонько ждали, чем кончится дело в Москве.

— И что же? — с любопытством спрашивает Индира.

— Три дня истекли. Танки ушли из Москвы. Латыши поняли, что никто их не тронет. И… перестали быть вежливыми.

— Что, все сразу?

— Отчего же все! Но достаточно десятка горластых говнюков, чтобы опарафинить всю нацию.

— Не любишь ты демократию, — укоризненно замечает Индира.

— Не люблю. Я люблю порядок. А демократия — это бред. Миф. Что такое власть народа? Народ не может править. Он может лишь терпеть разумных правителей. Но разумные правители — это призвание, долгий генетический отбор по позитивным признакам и громадная культура. В нашей стране все было навыворот. Последние профессионалы управления, плохие они были или хорошие, ушли вместе с Брежневым. А на их место явились дилетанты и прохиндеи. Поэтому наступил хаос…

— А ты заметил, что наш трассер, Авилов, тоже не любит латышей?

— Не заметил. Это я не люблю латышей. Авилов же не любит вполне конкретного человека. Простое стечение обстоятельств, что этот человек оказался латышом. Он мог бы быть и русским, и эвенком, и самым черным негром.

— Но какие претензии могут быть у рядового трассера к комиссару морской полиции?

— Авилов не всегда был трассером. Маргерс не всегда был комиссаром. Они ровесники. Но Латвия — маленькая страна, и бывший коммандо там ценится несколько выше, чем у нас.

— Ага, значит, они вместе служили в спецвойсках ООН?

— Возможно.

— Так что ты хотел сказать о взаимоотношениях ДЕПО и Пекла?

— О каких взаимоотношениях?! Ах, да… Это симбиоз, Индюша. Иначе в Гигаполисе жить и нельзя, наверное. Это чересчур хрупкая конструкция, чтобы можно было буянить здесь на всю катушку. Пекло и мы выбрали такой способ сосуществования, чтобы как можно меньше пересекаться. У нас разные сферы жизненных интересов. И разумно с обеих сторон не вторгаться на чужую территорию. Пекло живет скрытной, ночной жизнью, в потайных ярусах Гигаполиса, о которых мы стараемся не подозревать. Мы ходим по улицам открыто и в меру сил охраняем труд и покой честных, законопослушных граждан. Пекло сознательно отрешилось от этой жизни, преступило грань закона и далеко скрылось по ту сторону этой грани. Настолько далеко, что мы потеряли его из виду. А между нами — тонкая прослойка из солидных аутло вроде Зомби и мелких, балансирующих на упомянутой грани, вроде тунгуса.

— Они — питательная среда, — замечает Индира. — И для нас, и для Пекла.

— Правильно. Мы их шерстим за правонарушения. Для Пекла же это и рынок сбыта, и трудовые резервы… Такое положение вещей общеизвестно и устраивает обе стороны. Главное — не нарушить равновесия. А нынче, на мой взгляд, мы можем его нарушить. И тогда начнется резня. Как в прежние недобрые времена. Я еще помню…