Отсутствие Анны - [53]

Такого мира с самой собой она никогда не ощущала рядом с собственной, настоящей, человеческой матерью, но теперь вдруг поняла, что именно этого чувства ей не хватало всю жизнь. Это было чувство возвращения домой, и объятий того, кто всегда будет на твоей стороне, и бессмысленных слов поддержки там, где слов не нужно.

Чувствовала ли Аня такое хотя бы однажды в своей жизни? Эта мысль скользнула в сознании спокойно, не принеся боли. И, наслаждаясь вседозволенностью этого наркотического состояния, позволяющего быть честной с самой собой, Марина наконец призналась себе: нет, никогда.

Она очнулась от того, что Эдгар коснулся ее руки.

– Они уходят. Сегодня здесь день – давно этого не было.

Марина открыла глаза. Костры на берегу гасли поочередно, как будто по собственной воле. Словно отвечая им, на воде один за другим раскрывались белые цветы. Морские матери уходили в море – тяжелым, львиным шагом, с загадочными улыбками на лицах. Бледная морская пена лизала их лапы, и каждая из матерей наклонялась и пила дрожащую воду человеческими алыми губами, прежде чем нырнуть в нее и скрыться из виду. Матери уходили бесшумно, не оставляя следа, и только толпа на берегу провожала их восторженными криками, пением, свистом, слезами. Девушка с длинными зубами подошла ближе прочих к воде с арфой в руках, и музыка плыла над волнами в молочном сером свете дня, который явился, минуя утро. Ее синие глаза плакали, но на губах играла игольчатая улыбка. Юноша с оленьими рожками, танцевавший с ней, спал у одного из кострищ, подложив свернутый пиджак под голову.

Морская мать, у которой лежала Марина, кажется, дожидалась ее пробуждения, чтобы встать. Марина невольно вцепилась в мех, но мать поднималась спокойно и твердо, и было видно: она не поддастся на уговоры. Настало время вернуться туда, откуда она пришла.

– Спасибо, – прошептала Марина, чувствуя, что блаженный дурман – все еще рядом с ней, и боясь момента, когда это ощущение уйдет вместе с Морской матерью. – О, спасибо… Спасибо тебе.

Мать улыбнулась. Марине показалось, что она кивнула своей красивой большой головой, прежде чем отвернуться и пойти прочь. Ее длинный полосатый хвост струился по гальке, как змея.

Уход матерей занял всего несколько минут. Волны с тихим шипением сомкнулись над ними, погасли костры, стихла музыка. Угольки костров таяли, как будто впитывались в гальку и песок, и вскоре от них не осталось и следа. Белые цветы, похожие на спящих зверей, покачивались на воде. Танцующие медленно расходились в разные стороны. Кто-то оставался спать на пляже.

– Уже ушли, да? – Марина обернулась, только теперь вспомнив о ком-то маленьком и лохматом по другую сторону их с Эдгаром Морской матери.

Теперь этот маленький и лохматый неуверенно поднялся с земли и, застенчиво пряча взгляд, очищал шерсть от песка, вытряхивал мелкие камушки из кисточки на хвосте.

– Да, ушли.

– Жалко… Вечно я это просыпаю. Вечно просыпаю. Каждый раз, – маленький и серый неловко развел руками. – Ну, что ж, на все воля Матери.

Сказав это, он исчез с негромким хлопком, и Марина поняла, что это не вызвало в ней никаких чувств: ни испуга, ни удивления.

Молча они с Эдгаром побрели по пляжу туда, где в сереньком свете дня чернели хижины и поднимался легкий дымок от печных труб.

Вблизи скопление хижин оказалось небольшим рыбацким поселком. У берега сушились сети, лежали перевернутые лодки. Рядом с сетями в несколько рядов были натянуты веревки, похожие на струны, на которых была развешана рыба. Веревки были привязаны к двум деревьям, которые, казалось, выросли здесь, на каменистом берегу, специально для такого случая.

Рыбы на веревках были самых разных форм, размеров и цветов и напомнили Марине тибетские флажки – так же они слегка трепетали на ветру. Подойдя ближе, она увидела, что все развешанные на веревках рыбы – живые. Их осторожно закрепили на веревках тонкими разноцветными шнурками, пропущенными на манер серег сквозь тонкие плавники и хвосты, но рыбы трепыхались, бились друг о друга и рвались – кто ввысь, кто вниз, к морю.

– Лучше не подходите ближе, Марина, – предупредил Эдгар, – они довольно хитрые. А если выпустим хоть одну – нам здесь точно будут не рады.

Маленькая улочка, огороженная бордюром из крупных морских раковин и кораллов, делила поселок напополам. Все хижины были одинаково черны, как будто обуглены, и выглядели какими-то костлявыми.

На единственной хижине покрупнее по правую сторону от улочки висела большая бронзовая вывеска в виде крупной рыбы. Подпись под вывеской, совершенно не похожей на акулу, гласила: «Молодая акула».

– Зайдем сюда? – предложил Эдгар. – Правда, денег у меня нет, но в день после Ночи матерей они нам, может, и не понадобятся.

«Молодая акула» показалась Марине изнутри гораздо больше, чем снаружи. За барной стойкой стоял юноша с оленьими рожками и старательно протирал разноцветные стеклянные стаканы. В камине жарко пылал огонь. Рядом стояло несколько больших кресел с высокими спинками. В одном из них свернулась клубком девушка с острыми зубами. Она сушила влажные волосы у огня и раскладывала на столике перед собой маленькие елочные шары, сортируя их по цвету. Ее арфа лежала на полу, и пол рядом был испачкан морским песком. Все столики рядом перед стойкой были пусты. Деревянная лестница вела наверх, а дверной проем справа от камина был завешан шторой из бусин и мелких ракушек, видимо, отделяя зал от жилой части дома.