Отсутствие Анны - [26]

– Я ничего такого у нас дома не видела, – устало сказала Марина, вставая со стула. – Может быть, она взяла его с собой, когда уходила?

– Может быть. – Елена Сергеевна пожала плечами. – Но все же подумайте еще раз потом, дома.

– У меня дома все перевернули. Думаете, они бы не нашли дневник?

– В любых квартирах есть укромные места, о которых знает только тот, кто живет в них долгое время, – заметила Арина. – А ведь Аня прожила в этой квартире всю жизнь. К тому же, по моему опыту, никто не умеет так хорошо прятать секреты, как девочки-подростки.

Елена Сергеевна протянула Марине листок с написанным от руки номером телефона:

– Вот, возьмите. И, если что, не сомневайтесь, звоните. Но, я надеюсь, мы позвоним вам раньше.

Марина кивнула. Она вдруг поймала себя на том, что смотрит мимо собеседниц – в пустоту.

Марину встретила из роддома мама – в такси, без цветов и воздушных шаров, без ярких лент на капоте. Выйдя из здания и сощурившись от яркого света, крепко прижимая к себе запеленатую в розовое Аню, Марина услышала музыку и на мгновение вздрогнула, приняв ее за гитарную… Но музыка неслась из радиоприемника, с которым счастливый, раскрасневшийся молодой отец с рыжими усами встречал кого-то из ее товарок. Мельком он улыбнулся Марине, кажется, желая поделиться собственной радостью со всем светом, и Марина невольно улыбнулась в ответ.

– Улыбаешься? Это хорошо. – Ее улыбка тут же погасла. Мать, собранная, строгая, деловито шла ей навстречу. Ни одной пряди не выбивалось из туго закрученного узла на затылке. – Этого твоего, как я вижу, тут нет? Ну, чего и следовало ожидать. – Марья Михайловна бросила взгляд на сверток в Марининых руках, и ее голос смягчился: – Девочка… Как и ожидалось.

Марина кивнула. Она боялась, что, если заговорит, расплачется.

– Вот и хорошо. – Марья Михайловна отвела взгляд, и, если бы Марина знала, что она способна задуматься о собственной неправоте, можно было подумать, что ей стало стыдно за свою первую жесткость. – Мы о ней позаботимся. Давай ее сюда. – Она взяла малышку у Марины и внимательно поглядела ей в лицо. – Глаза твои, – уверенно заявила она, и жестко сжатые губы вдруг тронула улыбка. – И мои. – Она прижала к себе девочку крепко, словно приняла решение, и величественно кивнула дочери: – Идем.

И Марина пошла за ней к такси, медленно, то и дело кривясь от боли и остро чувствуя собственные опустевшие руки. Казалось, взгляды всех во дворе роддома устремлены на нее. Все думают о том, почему она идет к машине одна, почему не несет своего ребенка, почему за ней не приехал муж.

В палате, где она лежала с Аней, были три другие роженицы с младенцами. Двум из них махали руками веселые, белозубые мужья, забравшиеся на дерево с размашистыми ветвями. Это дерево было бессменным помощником для желающих увидеть детей поскорее, и счастливые гордые мамы подходили к окну со своими сокровищами и осторожно показывали их страждущим на вытянутых руках.

Максима на этом дереве не было, хотя, вопреки здравому смыслу, Марина надеялась его увидеть. Но его не было на дереве, как не было во дворе, как не было теперь у такси, куда с торжественной осторожностью погрузилась Марья Михайловна с драгоценным розовым грузом. Марина еще раз обвела взглядом двор, надеясь, что произошла досадная ошибка и Максим появится.

– Что стоишь? – Марья Михайловна нетерпеливо постучала по резиновому коврику носом туфли. – Надо скорее ехать домой. Простудишься.

Марина села в машину. Рядом со своим младенцем, став матерью, она никогда не чувствовала себя более беззащитной и жалкой дочкой собственной мамы, чем сейчас. Максим не пришел, хотя она звонила ему из регистратуры; мама была права, а она ошиблась. У нее не было сил на бунт, а значит, оставалось только смирение.

Когда они наконец доехали до дома, Марья Михайловна принялась старательно перепеленывать ребенка на кухонном столе. Марина понимала, что ей следовало бы стоять рядом и учиться этому искусству, но вместе этого ускользнула из кухни и набрала номер Максима, едва касаясь кнопок телефона, чтобы мама не услышала. Гудки были красноречивы, и Марина тихо заплакала от этого последнего, самого страшного унижения.

Вернувшись домой, Марина зашла в Анину комнату… И как будто ступила в воду, потому что там сразу ощутимо падала температура. Прежде Марина и не замечала, как быстро меняется мир комнаты, в которую перестали заходить.

Еще раз она перерыла все полки, проверила на шкафу и в ящиках стола. Мягко ступая по ковру, время от времени натыкаясь пятками на бисеринки или сор, она подошла к пробковой доске, долго разглядывала разноцветные стикеры, черно-белые картинки, рисунки, вырезки, куски оберточной бумаги. Надежды на то, чтобы обнаружить здесь дневник или хотя бы страницы из дневника, не было. Некоторое время Марина вглядывалась в написанный Аниным спешащим, валящимся с ног почерком список, который заметила в прошлый раз.

Марина прочитала его сверху вниз, а потом снизу вверх. Из всех этих книг она читала только историю о Питере Пэне: когда Аня была маленькой, приходилось читать ее вслух по нескольку раз… И еще «Волхва» – кажется, это она и принесла эту книжку с работы домой и не дочитала, потому что не сумела продраться через муть сюжета, и Аня утащила ее к себе в берлогу, где «Волхв» и канул. Когда Марина потребовала его обратно, Аня сказала, что потеряла книгу, и они тогда сильно поссорились. Марине пришлось покупать другую, чтобы с извинениями вернуть коллеге, – такого же издания, как у нее было, темно-зеленого, с портретами двух женщин на обложке, в книжном найти не удалось.