Отступник - [49]

— Как чего нового? — Коля вздернул худое лицо и блеснул очками. — Да ничего. Статью вашу вот обсуждаем. Смело написано. Поздравляю. А то, что академики на вас нажаловались, так это рассосется. Они же понимают, что такие статьи не по личному наитию пишутся, — Коля подмигнул. — Желаю победить.

“Так вот оно что, — подумал Тыковлев. — Нажаловались. Сволочи! А кому? Если Суслову, то полбеды. Он все это дело ведь и затеял. Прикроет. А если не Суслову, а повыше? А если там личные знакомства или помощники подсуетились со своими пояснениями и комментариями? Тогда дело табак. Сдаст его Суслов. Струхнул ведь он перед публикацией. Явно струхнул. И ему бы, Тыковлеву, вовремя сообразить надо было, что не все у Суслова с этой статьей получается, как задумано, что подставляет он Сашу. Получится — значит, все хорошо, не получится — так за авторские статьи автор и отвечает. Через Секретариат ЦК его творение не пропускали, а разговоры с Сусловым к делу не пришьешь. Хотел, мол, и. о. зав. отделом пропаганды повыпендриваться. Ну, и угодил мордой в грязь. Бывает. Опыта не хватает, амбиций много, амуниции мало”.

Тыковлев окончательно скис. Он чувствовал себя, как, наверное, чувствует животное, доставленное на бойню. Стоишь себе в загоне и ждешь. Кажется, ничего не происходит. Солнышко светит, ветерок поддувает, даже сена в уголок загона положили. И все же все не то и не так. Что-то страшное надвигается. Чувствуешь, что надвигается, а объяснить не можешь. И люди, которые деловито снуют вокруг, кажется, глядят мимо невидящим взглядом. Нет тебя больше, Тыковлев. Перестал ты для них существовать, потому что судьба твоя решена. Остальное — вопрос времени. Минут или часов. Впрочем, не все ли равно?

Резко зазвонила первая вертушка. Тыковлев тяжело вздохнул и снял трубку:

— Тыковлев, слушаю.

— Здравствуй, Александр Яковлевич! — раздался в трубке высокий баритон Васваса Кузнецова. — Мне сказали, что ты к нам на службу в МИД переходишь. Что же, поздравляю. Рады будем пополнению. Наверное, встретиться и поговорить надо. Записку в ЦК хотим внести уже завтра. Проголосуют ее, думаю, быстро. Есть положительное мнение Генерального. Так что давай, подъезжай. Жду тебя на седьмом этаже.

— Постараюсь оправдать доверие партии на новом посту, — тусклым голосом ответил Тыковлев. — А куда меня назначают?

— Подъезжай, подъезжай, — повторил Кузнецов. — Обо всем поговорим, чайку попьем. Тебе ведь к новой роли подготовиться надо будет. Опыт у тебя большой, конечно, но послом ты еще не был. В общем, жду.

Положив трубку, Тыковлев несколько минут не мог прийти в себя. Обидно было до слез. Все. Карьера кончена. Теперь один путь — в этот МИД на Смоленской. Штаны просиживать. Загонят куда-нибудь послом, отсидишь лет пять. А что потом? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Какой из него дипломат? Как из говна пуля. “Мидаки” это про партработников отлично знают. Пока он посол, будут на цырлах вокруг него бегать, а потом засунут куда-нибудь на Гоголевский бульвар или в Управление планирования, и будешь там коптить до конца дней своих. Конечно, может быть и другой вариант: назначат по завершении загранкомандировки заместителем министра. Но для этого надо сначала послом в большую страну попасть, в Китай, или во Францию, или в Англию. Но ничем таким, как видно, и не пахнет. Громыко быстро вес набирает. На кой ему в замы штрафники из ЦК. Сунут куда-нибудь. Хоть бы не в Африку. А назад в ЦК пути уже не будет. Никогда. Чудес не бывает.

И охватила в этот момент Тыковлева злость: “Сволочи! Старперы проклятые. За что? Ведь верой и правдой... все годы. Думал, что своим стал, членом семьи, так сказать. А выбросили как паршивого котенка и глазом не моргнули. Вот был вчера Тыковлев человеком и крупным руководителем, над теми же мидовскими снисходительно посмеивался, а сегодня нет Тыковлева. И как будто так и надо”.

Захотелось завыть и заматериться, как тогда, лежа на заснеженном поле с простреленной ногой. Родина, партия, комсомол... Дурак, кто в это хоть раз поверил. Не зря он тогда усомнился. И правильно немца на помощь звал. Как система к нему, так и он к ней. Они у него дождутся. Он им сумеет быть благодарным. Он им наработает. Погодите все, и Михаил Андреевич, и Леонид Ильич. У Тыковлева одна жизнь, другой не будет. Теперь эту жизнь ломают. Так. Ни за что. В рабочем порядке и с полным равнодушием к его судьбе. Раз так, то и он имеет право стать равнодушным. А может, и не только равнодушным...

“А как же других учил, что на родину и партию не обижаются? — поймал себя на мысли Тыковлев. — Сколько бывшим репрессированным вдалбливал, что нельзя свои обиды ставить выше общественного интереса, что надо уметь отделять богово от кесарева. Они ведь соглашались. Да только соглашались ли? Не прощает в действительности человек зла, которое ему причиняют, не забывает о нем. Всегда ждет удобного часа. Не зря церковь вот уже вторую тысячу лет зовет научиться прощать врагов своих. И каков результат? Нулевой. Не переменится человечество никогда. Не прощают люди. За исключением святых или юродивых. Но он-то, Тыковлев, юродивым, а тем более святым быть не может. Он не простит, не подставит левую щеку, не смирится.