Отступница - [14]

Дети нервничали.

— Вам не кажется, что отец одержим джиннами? — шептались мои сестры.

— Нет, это точно черт, — сказал мой брат, — наверное, он укусил отца, когда тот был в пустыне.

— Черти не кусаются, — сказали мои сестры, — если кто и кусается, то это демоны.

На следующий день отец сам раскрыл нам тайну своего превращения.

— Я должен вам сказать кое-что важное. Сафия, моя жена, и вы, мои дети, слушайте внимательно: когда я был в Фаске, со мной произошло нечто выдающееся: на меня снизошло благословение самого Пророка. Теперь я — его тень, тень Пророка. Моя жизнь изменится. И ваша жизнь тоже.

После этого отец погрузился в молчание. Он больше не принимал заказов на ремонт аппаратуры; возвращая электроприборы клиентам, он не брал с них денег.

Мы впадали в нищету, но отцу было все равно. Когда мы с пустыми желудками отправлялись в постель и с трудом засыпали, он зачастую будил нас.

— Дети, — кричал он, — пора молиться!

Девочки и мама должны были покрывать головы платками, а отец и наш брат Джабер поворачивались в сторону Мекки. Мы стояли позади, как и полагается мусульманским женщинам. Отец и Джабер начинали молитву с громкого «Аллах акбар», «Аллах велик». Мы бормотали эту фразу сонными голосами, потому что женщинам нельзя повышать голос во время молитвы. В конце ее мы поворачивали головы направо и символически целовали добрых ангелов, затем поворачивали головы налево и целовали плохих ангелов. Так требовал отец.

— Зачем мы целуем плохих ангелов? — спросила я его.

— Потому что они здесь, — сказал он, — и тоже заслуживают нашего уважения.

В конце года отец потерял свою лавку. Его это не волновало. Зато беспокоило нас. Нам часто приходилось голодать целыми днями. Отец больше не интересовался мирской пищей.

Иногда он запрещал матери давать нам еду, и она кормила нас тайком, когда отца не было дома.

Мы сидели на кухне на полу. Мать сварила пшеничные зерна в воде, добавив немного соли и оливкового масла, и высыпала их в деревянную миску Это были дешевые продукты, которые матери дали в долг в маленькой лавке на углу, в то время как отец тратил все деньги на сигареты с гашишем.

Рабия брала с собой нашу тетрадку для записей, когда ходила за пшеницей и маслом.

— Си Хусейн, — говорила она хозяину лавки, — меня прислала мама. Мы голодаем. Пожалуйста, дай нам что-нибудь поесть.

Тогда господин Хусейн отмерял нам шеффель зерна, мерку масла и все тщательно записывал карандашом в тетрадку.

— Да хранит вас Аллах, — говорил он, и Рабия быстро бежала домой, чтобы ее не заметил отец.

В конце месяца матери обычно удавалось раздобыть пару дирхамов, чтобы вернуть долг господину Хусейну. Иногда дядя Ибрагим, брат матери, тоже давал деньги хозяину лавки. Он был вынужден делать это тайком, чтобы об этом ни в коем случае не узнал отец.

Когда долг был оплачен, си Хусейн вычеркивал список покупок из тетрадки и рисовал новую колонку для долгов на следующий месяц.

Как-то вечером мы ужинали пшеницей, хватая ее руками из миски, и тут мать услышала, что отец своим ключом открывает дверь.

— Все, прекращаем! — прошептала мама, и ее голос дрожал так же, как ее руки. Она быстро вытерла наши пальцы и спрятала миску под мойку. Мне кажется, она боялась ранить самолюбие отца, напомнить ему, что он больше не в состоянии прокормить семью, и тем самым вызвать его гнев.

К тому времени отец уже был болен. Его состояние менялось с каждым днем. Мы больше ни в чем не могли полагаться на него. Он вообще не работал, ничего не зарабатывал, полностью отдавшись во власть наркотиков с северных гор, забывая таким образом о нищете, в которую попал и он сам, и мы вместе с ним.

Бывало, что он каждое утро вставал в четыре часа, брал тележку и ходил с ней по городу, от пекаря к пекарю, от гостиницы к гостинице.

— Я — Хусейн, мастер по ремонту телевизоров, и мои семеро детей будут голодать, если вы ничего не дадите нам поесть, — говорил он. — Да ниспошлет вам Аллах долгую жизнь, если вы не допустите, чтобы мои дети умерли так рано.

Еще до восхода солнца он возвращался со вчерашними круассанами, которые туристы не захотели есть, с молоком, которое еще не совсем прокисло, со сливочным маслом, сливками и пирогами, шоколадом, хлебом, а однажды — даже с набором серебряных ножей.

Таких ножей я еще никогда не видела. Лишь позже, начав работать в ресторане, я узнала, что это такое: ножи для рыбы. А мы с их помощью намазывали подаренное нам сливочное масло на выклянченный хлеб и не решались спросить, откуда эти ножи и для чего их используют.

Позже отец запретил нам говорить на берберском языке, языке нашей матери, а если у кого-то вырывалось запретное слово, то ему крепко доставалось.

— На вашего отца напустили порчу, — шептала нам мама, — говорите по-арабски, иначе он вас убьет. Я должна посоветоваться с мамой. Она — шерифа, ей наверняка известно какое-то средство от этого.

Но у мамы не было никакой возможности попасть к бабушке. Отец запер ее в доме и запретил выходить из него. Он даже поставил решетку на окно, выходящее на улицу, чтобы мать не смогла убежать. Наш дом стал тюрьмой.

Однажды, когда у нас совсем не осталось денег, отец выполнил какую-то работу для другого торговца радиоаппаратурой из нашего города. На эти деньги он купил барана для праздника жертвоприношения Ейд аль-Адха. Это — самый большой исламский праздник, и длится он не менее четырех дней. Каждый отец семейства, который может себе это позволить, должен зарезать барана и разделать его по обряду. Одну треть мяса жарит на углях его семья, а две трети должны быть розданы бедным семьям, которые не в состоянии купить жертвенное животное.