Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой - [39]

   — Ну-ну, Алексей, Саша! Что вы, право слово, как петухи! — примирительно промолвил Жуковский.

Непростая судьба с давних пор связывала Жуковского и Воейкова. Однокашники по университетскому пансиону, они в юности увлеклись поэзией и философией, основали известный в Москве литературный кружок, который собирался в ветхом домике на Девичьем поле, принадлежавшем Александру Фёдоровичу.

Позже, уже после войны, Жуковский ввёл приятеля в семью своей сводной сестры Протасовой, младшей дочери которой, Александре, Воейков вскоре сделал предложение. Был он, тридцатишестилетний холостяк, явно ей не пара: пристрастен к вину, с характером тяжёлым, к тому же, имевший внебрачного ребёнка. И юная, милая, рассудительная Саша не питала к нему нежных чувств. Однако мать усиленно толкала дочь в бездну — свадьба состоялась.

Жуковский был крепко привязан к Протасовым: в старшую дочь, Машу, он был безнадёжно влюблён, в Саше не чаял души. Чтобы сделать её счастливой, обеспечить достойным приданым, продал своё единственное имение и все вырученные деньги — одиннадцать тысяч — передал Саше.

Брак вышел неудачным — сердце Саши часто сжималось в комок от выкрутасов мужа, нередко кончавшихся скандалами. Лишь общество Жуковского и затем Александра Тургенева да Василия Перовского, с которыми подружилась Саша, было её единственной радостью.

Несчастной оказалась любовь Василия Андреевича к его ангелу, милой Маше. И во многом пытался разлучить влюблённых не кто иной, как давний друг, а теперь и родственник Воейков. Но душа Василия Андреевича не ожесточилась и не могла ответить подлостью на вероломство и невоспитанность этого человека.

Он, наоборот, старался подмечать в нём не тяжёлые и дурные черты, а то стоящее и светлое, что в нём ещё оставалось. С надеждой он передал Воейкову рукопись Перовского, потому что считал: есть в нём вкус литературный, не может не усмотреть и не поддержать талант.

Ещё буквочка к буквочке составлялся в типографии «Русского инвалида»[26], где выходили в качестве приложения «Новости литературы», текст «Лафертовской маковницы», а Петербург уже чествовал рождение нового сочинителя — Погорельского Антония.

Первыми, конечно, о повести прослышали члены Вольного общества любителей российской словесности[27] во главе с его председателем Фёдором Глинкой и чуть ли не в полном своём составе — братья Александр и Николай Бестужевы и Вильгельм Кюхельбекер, Кондратий Рылеев и Дельвиг Антон — нагрянули к Алексею домой. Заставили прочитать всю повесть, не раз громко прерывая автора возгласами одобрения. А потом взялись горячо обсуждать.

   — Воейкову, значит, не по нутру пришлась вся твоя фантастическая канва? — воскликнул Вильгельм. — Так он же не признает ничего романтического. А я, право, позавидовал, как у тебя вся эта чертовщина с колдовством выписана прелестно! Ну-ка передай мне листы, я ещё раз прочту.

И Кюхельбекер вслух повторил только что читанное автором:

   — «Старуха подвинула стол на середину комнаты, из стенного шкафа вынула большую темно-алую свечку, зажгла её и прикрепила к столу, а лампаду потушила. Комната осветилась розовым светом. Всё пространство от полу до потолка как будто наполнилось длинными нитками кровавого цвета, которые тянулись по воздуху в разных направлениях — то свёртывались в клуб, то опять развивались, как змеи... Старуха начала ходить кругом стола и протяжным напевом произносила непонятные слова; перед нею плавно выступал чёрный кот с сверкающими глазами и с поднятым вверх хвостом. Маша крепко зажмурилась и трепещущими шагами шла за бабушкой. Трижды три раза старуха обошла вокруг стола, продолжая таинственный напев свой, сопровождаемый мурлыканьем кота. Вдруг она остановилась и замолчала... Маша невольно раскрыла глаза — те же кровавые нитки всё ещё растягивались по воздуху. Но, бросив нечаянно взгляд на чёрного кота, она увидела, что на нём зелёный мундирный сюртук; а на месте прежней котовой круглой головки показалось ей человеческое лицо, которое, вытараща глаза, устремляло взоры прямо на неё...»

   — Кот, бабушкин кот — вот кто тут главный персонаж! — вскочил с места Александр Бестужев. Был он уже известен и как критик, и как писатель, выдавший впервые свои сочинения под именем Марлинского. — Недавно я пришёл к убеждению: у нас есть критика, но нет литературы. Сейчас здесь вынужден признать: есть литература! И есть новый, подающий надежды русский писатель Антоний Погорельский!.. Ещё раз не удержусь: как славно выписан кот, вдруг волшебно обернувшийся титулярным советником Аристархом Фалалеичем Мурлыкиным.

Еле заметная усмешка появилась на губах хозяина дома:

   — Хм! А вот некоторые просвещённые люди, даже являющиеся издателями, серьёзно уверяют публику, что колдовства нет и быть не может. А вы, господа, неужто не верите гаданию на картах и на кофейной гуще?

Раскуривая трубку, худощавый лицом и телом Фёдор Глинка добродушно захохотал:

   — Что мудреного, если, часто гадая, что-нибудь да отгадаешь? Самому записному вралю, как вы знаете, иногда случается сказать правду, однако за то он не перестаёт быть вралём.