Отрыв - [34]

- Идти куда собрался? - спросил я, торопливо раздирая на полосы тельник. - К ирзаям?

- Не... майся дурью, Псих. Что ты... этими тряпочками... заткнёшь. Возьми... иголку да зашей. Иголка... есть у тебя?

Иголка была - по перенятой солдатской привычке заправленная вместе с ниткой в шов воротничка. Вот воды не было, не было никакой дезинфекции, да вообще больше ничего - даже нормального света.

Зато было чёткое понимание: если сейчас нас тут найдут - не поздоровится обоим. Никакие отмазки не спасут.

Чёрт.

Одно короткое мгновение я колебался.

Потом покрутил в пальцах неудобную, слишком короткую иголку, поддёрнул зачем-то нитку, примерился и принялся шить.

Стежки я клал через край, почти наощупь, стараясь потуже стягивать швы. Руки от крови моментально стали скользкими и липкими, пальцы с трудом удерживали иголку; несколько раз я едва не терял в глубине судорожно подрагивающей плоти свой единственный инструмент. Иногда попросту не мог понять, что и к чему здесь нужно пришивать. Из дыры в животе лезли кишки - я запихивал их обратно, а они лезли все равно, словно отчего-то им стало мало места в привычном обиталище. Нитка быстро кончилась, и я стал дергать другие из швов робы; эти были тоньше, и резали тело, если потянуть слишком сильно, и иногда приходилось переделывать всё заново, опять и опять пропихивая иголку в толщу уползающих из-под пальцев мускулов. Изредка поднимая глаза от раны, я всякий раз натыкался на взгляд Брыка - вприщурку, чуть насмешливый. И я ни разу не видел, чтобы он хотя бы закусил губу.

- Хорошо, - сказал он вдруг, и я вздрогнул, едва не упустив уже поддетый на иголку пласт. - Хоть... помру без этой дряни.

- Зачем я тебя шью, если ты помирать собрался, - проворчал я.

- Чтоб... красиво было.

- Иди ты, Брык. Прикалываешься, или совсем крыша съехала?

Он засмеялся - россыпь сухих сучков под ногой.

- Будешь... уходить - мою робу надень. Наверху... на лестнице... сложена.

- Ладно.

- Заточку... заберёшь. Хорошая... вещь... Не купишь.

- Самому пригодится.

- Мне... нет. По-любому - нет.

- Ты что, и впрямь к ирзаям собрался, Брык?

Он хмыкнул.

- Ирзаи, Псих... Тоже люди.

- Охренел. Ты видел, что они с нашими делают?

- Салага ты... Псих. У зеков... "наших"... не бывает. Зек... он сам... за себя.

- Чёрт с тобой, - сказал я. - Я в твои дела не лезу. Что ж ты, такой умный, аптечкой не запасся?

- Не... успел. Когда... ещё... такой случай...

Я промолчал, пытаясь свести неподатливые края очередного разреза.

Отключаться Брык начал, когда моя долгая работа была почти закончена. Я клал стежки на предпоследний разрез, когда, на мгновение подняв голову, успел поймать его уплывающий в никуда взгляд; веки опустились, прикрыв тёмные блестящие радужки, но оставив под ресницами полоску голубоватого белка.

- Брык, - позвал я. - Брык, не смей. Не смей, слышишь?

Он ещё вернулся - ненадолго. Уплыл снова. Последний шов я доделывал торопливыми, крупными стежками, спеша завязать узел - будто от этого что-то зависело. Закончив, попробовал нащупать пульс. Ничего не разобрал.

Позвал опять:

- Брык!

Он дрогнул ресницами.

Я заговорил.

Может быть, можно было сделать что-то ещё - я не знаю. Я не смог придумать. Просто сидел с ним и говорил, то и дело облизывая пересыхающие губы, ощущая солоноватый привкус крови во рту. Говорил о том, что его замысел удался, что на базе его считают попавшим под взрыв, а значит - он свободен и может уйти, куда хочет. О воле, которая его ждёт за воротами. О том, что гулять он должен - за всех нас и жить - за всех нас. Просил держаться и не сдаваться. Нёс ещё какую-то сопливую чушь.

Я не уловил момент, когда умер Брык. И не сразу сумел поверить, что разговариваю уже с трупом.

Наверху набирал силу жаркий варвурский день, а я сидел на полу крошечного подвальчика рядом с остывающим окровавленным телом, весь в липкой корке сам, и меня колотил озноб.

Потом пришло время проблем насущных. Я долго ломал голову, как мне исхитриться похоронить Брыка - против мысли оставить его вот так, в этой пропахшей кровью каморе, восставало всё моё существо. Подумал даже о том, чтобы попросить помощи у Тараса; он бы не отказался, в этом я был уверен, но...

Нельзя. Просто - нельзя. Такое не понимается - чувствуется.

"У зеков "наших" не бывает" - вспомнил я с горькой усмешкой.

Нет, под этим я бы не подписался. И всё же - нельзя. Слишком... иная плоскость жизни.

В конце концов я всего лишь уложил тело поаккуратней и прикрыл, как смог, остатками своей одежды.

Прости уж, Брык.

Его роба была мне великовата, но это не имело значения - проскочить только до казармы, там есть запасная. Потом сдам в стирку с оторванным номерком и потребую новую. Все равно тряпок на базе куда больше, чем штрафников.

Я даже вовремя додумался оторвать бирку с номером от робы, которой укрыл Брыка.

Хуже было то, что засохшая на моих руках, лице, почему-то даже на волосах кровь оттираться не хотела никак; я долго и бесполезно скрёб её ногтями, плевал на обрывок тельника, которым производил "умывание". Потом меня осенило - в закутке за лестницей я помочился на ту же тряпку, обтёрся. До душевой доберусь.

Я взял заточку Брыка. Она действительно оказалась уникальной. Сделана из полоски бифлайной обшивки; такую только на спецоборудовании лётных мастерских и выгонишь, да и не каждый мастер справится, работа ювелирная, нужно очень умелые руки приложить. Тонкое хищное лезвие-жало меньше ладони длиной было обоюдоострым и легко отсекало на весу волос; по крепости оно просто не имело аналогов - не принято у нас делать ножи из сплавов, предназначенных для космоатмосферников - и не требовало правки, да и не потребует ещё очень долго. Пряталась эта роскошь в наборную рукоятку из бифлайных же изопластиков - всегда тёплых наощупь, гладких, но не скользящих.