— А люди? — спросил Ларист. — Кто они в вашей игре?
— Вы имеете в виду народ? — переспросил Ихона. — Они — зрители. Для них, собственно, и идет игра, Ларист… Вот одна пешка прорывается в ферзи, зрители болеют за нее, переживают… Но вот она ферзь, и — ничего не меняется. Понимаете? И тогда они начинают болеть за другую пешку, идущую в ферзи…
— А вы?
— Тогда и мы начинаем болеть за пешку и расчищать ей дорогу. Если этого не делать, зритель, чего доброго, сам захочет сыграть. Вот мы и помогаем этой пешке пройти в ферзи и одновременно убираем старого…
— В этой игре может быть только один ферзь, — подсказал Пятницкий.
— Ферзь с правами пешки, — добавил Ихона. — Для этого мы всячески связываем его, чтобы он, не дай Бог, не начудил со своими идеями…
— Покушения, забавы, — догадался Ларист.
— Много чего, — сказал Ихона.
Сокура посмотрел на часы.
— Ваше время истекло, — проговорил он, — Оставляйте тут все как есть и пойдемте с нами…
Гости начали подниматься.
— А если я снова выступлю? — спросил Ларист.
Наступило молчание.
— Он ничего не понял, — сказал Пятницкий.
Ихона неторопливо подошел к углу, где я лежал, и носком сапога отшвырнул пистолет, к которому я тянулся.
— Увы, Анвар, вас никто не поддержит, — произнес он, подходя к окну. — Единственная сила у ферзя в этой игре — охранный батальон, присягнувший умереть за него… С чем он прекрасно и справляется… Иначе чем объяснить тот факт, что триста подземных террористов справляются с целой дивизией?..
— Армия, промышленность, сельское хозяйство — все в наших руках, — сказал Сокура.
— А народ? — тупо спросил президент. Впрочем, он таковым уже не был.
— Народ — зритель! — повысил голос Пятницкий. — Тебе же сказали — зритель. В этой игре он может только болеть…
— Только болеть, — задумчиво проговорил Ларист.
Ихона быстро отвернулся от окна.
— Идемте, Ларист, — сказал он. — Иначе нам придется убить вас, а это неприятно. Скоро здесь будет Лакуста…
— Двум ферзям в одной игре не бывать, — напомнил Сокура.
— Авентуза, вставай! — сказал Пятницкий. — Вертолет подан. Я лично вывезу вас к границе…
…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото… Их лучшая трибуна — пресса. Вот здесь они показывают себя во всем блеске — не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов. Если бы им надо было, они доказали бы, что мы живем внутри Земли, а звезды на небе — это огни городов Америки. С ними каждый раз открываешь для себя новую истину, которая перечеркивает старую. Они называют это законом отрицания отрицания, что ж, им виднее, и я не берусь утверждать иного.
Анвар Ларист никаких сомнений в их способностях не испытывал, как не испытывает их и сейчас, когда находится в Женеве и лечит свою то ли селезенку, то ли печень — он сам толком не знает. Когда я утверждаю, что у него цирроз и ему нужно покинуть Женеву, где так много любителей поупражняться со скальпелем в руках над живым телом, он только машет рукой и налегает на спиртное. Меня успокаивает лишь одно — Анвар Ларист умрет в возрасте семидесяти одного года, а это не так мало, если судить здраво.
Иногда к нам в гости приходят Аргамеддон и Янтрей. И тогда мы до утра режемся в золку…