Отрешенные люди - [3]

Вахмистр натянул поводья, повернулся к Яшке. Тот уже успел отыскать под соломой завернутый в дерюгу топор, схватил его за топорище и теперь приноравливался как бы ловчее ударить Ивана. Вахмистр выхватил топор и слегка двинул Яшку кулаком в живот, недовольно проворчал:

— Не балуй, нам его живым привести велено в острог. Ты убьешь, али

покалечишь, а мне ответ придется держать.

— Какой за него ответ? Замерз по дороге, и концы в воду. Он первый пообещал меня жизни лишить. Слыхал, поди?

— Эх, руки у меня связаны, а то бы я тебе показал, — огрызнулся Иван.

— Помолчал бы лучше, — небрежно махнул рукой невозмутимый вахмистр, — а то заткну рот варежкой и тогда вовсе слова не скажешь.

Понимая, что слова вахмистра не простая угроза, Иван замолчал и кинул злобный взгляд на Яшку, словно кипящей смолой обжог. Тот в ответ лишь развязно осклабился, выказывая полное презрение к пленному.

Меж тем вахмистр соскочил на землю, до ломоты в костях потянулся, расправил широко плечи, зевнул. Затем, не спеша, нагнулся к саням, приподнял чуть бочонок, вытянул из него пробку и наполнил до краев деревянную кружку, поднес ко рту, выпил, громко крякнул, деловито достал из дорожной сумы шмат сала, понюхал его и по–волчьи куснул, смачно чавкая.

— Налей и мне, — почти жалобно попросил его Ерофеич, — озяб.

Но вахмистр продолжал жевать сало, отщипывая и отправляя в рот кусочки ржаного хлеба, словно не слышал просьбы помощника пристава, сосредоточенно уставясь на понурые стволы ближнего осинового вперемешку с молоденькими березками небольшого колка.

— Слышь, Серафимыч, — вновь подал Яшка голос, — плесни и мне.

— Тебе, говоришь? — вновь широко зевнув, переспросил вахмистр. — Можно и тебе, отчего ж нельзя. Купцы нам с тобой полный бочонок доброго вина в дорогу дали, глядишь, и на обратный путь останется, но много не налью, не обессудь, — и, подставив кружку под тонкую струю светлой жидкости, налил гораздо меньше, чем себе, подал Яшке.

— Эх, хорошо родимая пошла, — зацокал губами тот, возвращая кружку.

— Тебе, поди, тожесь налить? — обратился вахмистр к сопевшему на задке

саней Зубареву.

— Налей, коль не шутишь, — отозвался тот, — как юрты татарские проехали, ног совсем не чую.

Вахмистр нацедил ему полную кружку, что не укрылось от бдительных глаз Ерофеича, который, однако, промолчал, резонно не желая ссориться с вахмистром. А тот осторожно приподнял голову Ивану и влил вино ему в рот, затем отмахнул ножом солидный кус сала, положил на краюху хлеба и поднес к губам пленного.

— Чего ты с ним тут цацкаешься? — не вытерпел, наконец, Яшка. — Под мосток бы спихнули и дело с концом. К утру, глядишь, отошел бы уже. А то вези его, мерзни…

— Скорый ты больно, — отозвался негромко Серафимыч. — Чем он тебя так обидел? Давно ли решился убивцем стать?

— Чем меня обидел? А я тут при чем? — Яшка быстро схватил с саней кружку, нагнулся и без спроса нацедил ее себе до самого верха. — То он не меня обидел, а весь народ честной.

— Ага, честной, — прокашлявшись, сиплым голосом возразил Зубарев. Много ли в вас, ворах, чести осталось?

— А сколь ни на есть, вся наша, — Яшка воровато зыркнул на Серафимыча, отступил от саней и там, смакуя, выпил вино, сморщил сизый нос, почмокал бескровными губами и потянулся, расхрабрившись, опять же без спроса, за салом.

— Я вас, лиходеев, семя крапивное, все одно на чистую воду выведу, пыхтел, с трудом ворочаясь, Иван Зубарев, — а то взяли манер купцов обирать, да денежки в карман к себе приворовывать. И ты, Яшка, в том замазан не меньше других, потому меня и страшишься.

— Мое дело — сторона, — ничуть не смутясь, с усмешечкой отвечал Яшка, ты меня словом своим никак обидеть не сможешь. Велено мне с тобой до Тобольска ехать, потому и тут я. А велел бы советник Коротнев чего другое с тобой сотворить, с превеликим удовольствием исполнил бы…

— Мазурик он, твой советник! — с неожиданной яростью выкрикнул вдруг Зубарев, перебивая Яшку. — В остроге ему место, мошеннику! Отпишу в Сенат, и его мигом на дыбу поволокут, а следом и тебя, продувную бестию. Попомнишь мои слова, когда палач тебе под босые пятки огонек подведет, запоешь соловьем, защелкаешь.

— Ой, испужались мы ваших россказней, — вызывающе ответил слегка захмелевший Ерофеич. — Лежи, да молчи, пока цел. А не то, неровен час, не доедешь живым до Тобольска.

— Цыц, — с силой дернул его за рукав вахмистр. — Погрелись и айда дале ехать. Ночь скоро, ночлег найти надобно до темноты.

Яшка тут же замолк, втянул головенку в плечи и лишь глянул с сожалением на бочонок, когда Серафимыч грузно опустился на него. Как только лошадь чуть дернула пристывшие к дороге сани, Яшка криво усмехнулся и пнул кованым сапогом Зубарева в грудь, отчего тот съехал по соломе вниз и, не удержавшись, скатился на дорогу. Вахмистр тем временем, не замечая происходящего сзади него, подхлестнул лошаденку, и вскоре сани скрылись за ближайшим поворотом, оставив Ивана лежать одного со связанными руками, уткнувшись лицом в снег, посреди зимнего сибирского тракта.

Набившийся в рот снег помешал Ивану закричать и пока он, тяжело отдуваясь, поднялся на ноги, откашлялся, запоздало закричал, до него донесся лишь удаляющийся перезвон бубенцов, да крик возницы, подгоняющего уставшую лошадь. Чертыхнувшись, понял, что оказался и вовсе в безвыходном положении: со связанными руками и вдалеке от ближайшей деревни. К тому же при падении с него слетела шапка, а самостоятельно надеть ее на голову он вряд ли сможет. Присев на корточки, Иван подхватил шапку пальцами правой руки и, зажав ее в горсть, медленно побрел по зимнику вслед за скрывшимися из виду санями.