Отрешенные люди - [2]

Пробовал Иван писать и губернскому прокурору, самому губернатору, а мог и в Сенат накатать на гербовой бумаге за три копейки лист, (деньжища для простого человека преогромные), жалобу на всех местных начальников. Что уж в тех жалобах было правдой, а что нет, то кроме него самого вряд ли кто знал. Но случалось, ехали из столицы большие люди, в чинах, учиняли в губернии проверки, ревизии, после которых местное чиновничье начальство становилось еще злее и угрюмее. Но Ивана Зубарева трогать боялись, резонно полагая, что о том моментально станет известно в Петербурге. Но и дружбу с правдолюбом горожане водить опасались и не то, чтоб сторонились, но в друзья не набивались. Правда, выручала многочисленная родня со стороны матери, Варвары Григорьевны, урожденной Корнильевой, чей род известен был во всех сибирских уездах удачливостью в торговых делах, и умением сухими выходить из воды.

Еще в приснопамятные времена князя Гагарина сдружился с губернатором дед нынешних Корнильевых, Григорий, получил от него винные откупа по всей губернии, подряды на строительство и обустройство дорог, взял на всем том жирный куш, а когда князя повезли на праведный царский суд, то посчитал за лучшее уехать на несколько лет на север, где сдружился с местными князьками из инородцев. Когда старому Григорию Корнильеву пришла пора помирать, то сыновьям своим и единственной дочери, Варваре, оставил капиталец немалый, а самое главное — имя купеческое, которое иной раз дороже любого векселя было.

И сыновья его, войдя в силу, крепко зацепились за торговый промысел и уже детям своим передали не только имя и деньги, но и дома, лавки, заимки под городом, рыбные пески, своих приказчиков, обозных людей, от которых в налаженном купеческом хозяйстве иногда больше зависело, чем от самого хозяина.

Варвару сосватал Василий Павлович Зубарев, вышедший из большой старообрядческой семьи, человек трезвый, разумный, крепко стоящий на ногах. Получил за нее хорошее приданое, которое тут же пустил в оборот и хотя по достатку не достиг значимости сватов, но слыл в губернии купцом добрым, хватким, прижимистым. Последние годы, правда, наделал долгов, вошел в убытки по причинам от него мало зависящим, — пьяный кормщик утопил баркас с вяленой рыбой, — а потеря товара всегда и горе и разор. Потому Василий Зубарев тщательно подыскивал сыну невесту с добрым приданым, обхаживал и стародавнего друга, купца же, Ваську Пименова, чья дочь Наталья была, что называется, девушкой на выданье. Василий Павлович полагал, что натальиного приданого должно хватить на покрытие долгов, а Иван после женитьбы, обзаведясь собственным капиталом, сядет в одну из лавок и при своем уме сумеет через год другой опериться, завести собственный дом, отделится от родителей и станет безбоязненно смотреть в будущее.

Все было бы хорошо, если бы Зубарев–младший думал одинаково с отцом. Но после очередного обличительного письма к губернатору или в Сенат дело выходило наружу и Иван на какой–то срок становился посмешищем для всего городского люда. Тобольские обыватели с издевкой шушукались вслед Зубареву–отцу, а в сына прямо таки пальцами тыкали. Может и смог бы Василий Павлович убедить сынка в неуместности и очевидной глупости подобных затей, да нашел тот себе единомышленника из числа двоюродных братьев Корнильевых, Михаила Яковлевича, занимавшего высокую должность президента городского магистрата, ни в чем не упускавшего личную корысть и сумевшего разжечь у Зубарева–младшего страсть к этому самому правдоискательству, умело напуская его на собственных врагов.

И нынче, перед открытием в Ирбите ярмарки, соблазнил он Ивана отправиться туда тайно и высмотреть все творящиеся там нарушения, а потом, поймав с поличным наблюдающих за торговлей таможенников, донести губернатору и в знак благодарности за изобличение ждать немалой награды. Сам Иван мечтал не столько о награде, как о сладостном миге, когда докажет всем, что не лыком шит, а делает важное государево дело, которое и прокурору губернскому иногда выполнить не под силу. Но пока все мечты его заканчивались плачевно, как и в этот раз.

Сани подпрыгнули на выбоине, накренились и Иван, не в силах удержаться, больно ударился грудью об отводину, зло выругался.

— Чего, не нравится? — спросил, чуть повернув в его сторону голову, Яшка Ерофеич, показав щербатые зубы. — А ты, думаешь, честным людям нравится, когда на них напраслину возводят? Помайся, покряхти, потужься, авось, пока до Тобольска доедем, и поумнеешь чуть.

— Убью, собака! — крикнул Иван.

— Это ты никак меня пужать вздумал? Да я тебе сейчас так вдарю… Яшка поискал глазами, чем бы можно было побольней огреть обидчика и ничего не найдя, с размаху вмазал, целя по губам, тяжелой заиндевевшей овчинной рукавицей. Но промахнулся, зацепил по глазу, и боль на короткий момент ослепила Зубарева, он дернулся и, поджав ноги в коленях, саданул подошвами сапог в яшкину злорадно ухмыляющуюся физиономию. Тот едва не вылетел из розвальней, громко взвыл и заорал казачьему вахмистру:

— Эй, останови, тебе говорю! Где у тебя топор?! Зарублю гада!