Отречение. Император Николай II и Февральская революция - [12]

Глава 5. Переворот

В силу уникальных обстоятельств, начать государственный переворот, приведший к революционному ниспровержению всего старого строя, выпало политическому деятелю самых умеренных [а по меркам Февраля 1917 г. – едва ли не реакционных] взглядов. Председатель Государственной думы М.В. Родзянко не только испытывал панический страх перед Революцией, но и никогда не блистал личным мужеством и самообладанием, сторонясь любых конфликтов и столкновений с кем бы то ни было. Но формальное начало смены власти в Петрограде было положено именно его телеграммой, направленной государю в Ставку в 21 час 52 минуты 26 февраля 1917 г. и полученной там менее, чем через час – в 22 часа 40 минут.

Доложив царю о «стихийном характере и угрожающих размерах» петроградских волнений, вызванных нехваткой хлеба, Родзянко называл их главной причиной «полное недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжелого положения». Он допускал, что власти смогут «сдержать» недовольство «временно ценою пролития крови мирных граждан», однако был уверен, что «при повторении сдержать будет невозможно». Говоря об остановке петроградских заводов, о «полном расстройстве» железнодорожного сообщения, о кризисном состоянии военной промышленности, чреватом «крупным сокращением производства снарядов», и об угрозе голода из-за нежелания крестьян поставлять хлеб «на рынок», Родзянко объявлял о «полном параличе» власти, бессильной «восстановить нарушенный порядок», и обращался к носителю верховной власти с призывом: «Государь, спасите Россию, ей грозит унижение и позор». Признав невозможным победоносное завершение войны «при таких условиях», он требовал от монарха «безотлагательно» назначить «лицо, которому может верить вся страна», а также поручить «ему составить правительство, которому будет доверять все население». Телеграмма председателя Думы заканчивалась словами: «В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет, и медлить невозможно»[60].

Телеграмма М.В. Родзянко Николаю II. 26 февраля 1917 г.

Трудно поверить в то, что М.В. Родзянко и в самом деле верил в чудесную способность «думского министерства» удовлетворить чаяния рабочих, восставших против царя; а вместе с ними – крестьян, недовольных войной и отказывавшихся кормить армию и страну, и солдат, стоявших на пороге массового бунта. Позицию Родзянко отнюдь не разделяли его соратники по «блоку» ни слева, ни справа. «Левый» кадет П.Н. Милюков едко высмеивал идею правительства, «ответственного» перед немощной Думой; а русский «прогрессивный» националист В.В. Шульгин считал своих «товарищей по блоку» способными лишь на то, «чтобы под крылышком власти хвалить или порицать» и, «в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи» под охраной «императорского караула», но совершенно бессильными «перед возможным падением Власти, перед бездонной пропастью этого обвала»[61].

Н.В. Рузский

Однако в ту минуту главным для всех было совсем другое. Родзянко первым выставил царю политический ультиматум, где в самой лояльной, корректной и патриотичной форме шла речь о смене режима и переходе власти в руки нового – опирающегося на доверие «всей страны» – правительства.

Не дождавшись царского ответа, М.В. Родзянко решил действовать дальше и призвать в свидетели своих воззваний к государю высшее командование. Утром 27 февраля он направил главнокомандующему Северным фронтом генералу Н.В. Рузскому телеграмму, в которой почти слово в слово воспроизвел текст своей депеши монарху, включая «безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет вручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения». Родзянко просил Рузского о поддержке своего мнения «перед Его величеством, дабы предотвратить возможную катастрофу», и подчеркивал: «Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно»[62].

Генерал Н.В. Рузский поначалу был рассержен тем, что о событиях в Петрограде «неудосужились» сообщить в предыдущие дни, и даже заподозрил в этом чей-то умысел. Однако он переправил телеграмму Родзянко царю и предложил «принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее». Не дерзнув давать государю советы по политическому переустройству России, Рузский ограничился репликой, что «меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение»[63].

Николай II решил игнорировать призывы председателя Думы. «Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[64], – сказал он своему министру двора графу В.Б. Фредериксу. Генерал М.В. Алексеев, всегда первым читавший полученные в Ставке телеграммы, поддержал призыв Рузского отказаться от «мер репрессии», но не услышал на сей счет от царя ни единого слова – тот попросту «не захотел и разговаривать с ним»[65].

Теперь, как и в 1905 г., победителя должна была определить позиция армии. Позднее, давая показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, А.Д. Протопопов признался, что не знал о наличии «сильных революционных течений в военной среде» и был уверен в благонадежности «общей массы войск». Об этом он «докладывал царю», и тот «был доволен докладом»