Отраженный свет - [19]

— Ах ты дрянь ты этакая...

Камчатский конь способен понимать речь только крепкую и соленую, как штормовой ветер, выразительную, как кукиш, многоэтажную, как небоскреб, такую, от которой цивилизованный европейский конь упал бы в обморок. Мы были противниками такого языка, но... ничего не поделаешь, другого они не понимали.

Во всем остальном каждый конь представлял собой неповторимую индивидуальность.

Тарапул. Серый невзрачный конек-горбунок. До того широк и пузат, что кажется низеньким, но рядом со стройным скакуном Рыжим выглядит не то слоном, не то верблюдом. Умен и опытен до последнего лошадиного предела. Служба в артиллерии пошла ему на пользу! Ловить себя не дает, но делает это по-своему и с умом.

Вот идет небольшими ласковыми шажками Иван Лексаныч, нежно причмокивая губами. В руке у него - кусок хлеба с солью, но Тарапул знает - в другой, что за спиной, - уздечка. Он не обращает на Ивана Лексаныча никакого внимания, пока тот не подойдет к нему метра на два. Это - последняя грань, и Тарапул не позволит ее перешагнуть. Иван Лексаныч делает один шаг, Тарапул - один прыжок. Два шага - два прыжка. Остановился Иван Лексаныч - и Тарапул спокойно продолжает щипать травку... Когда Иван Лексаныч, утомленный единоборством, теряет бдительность, Тарапул мгновенно выхватывает у него из рук кусок хлеба и тотчас же поворачивается задом. И снова продолжается менуэт со сложными фигурами, но с неизменным расстоянием - два метра, продолжается каждое утро перед вьючным переходом, продолжается до тех пор, пока в один прекрасный день Иван Лексаныч не догадался привязать Тарапулу на шею обрывок веревки длиной в два с половиной метра. И, несмотря на весь свой ум и огромный опыт, Тарапул так до конца сезона и не догадался изменить тактику. Надо было видеть его обиженную физиономию, когда его, заслуженного боевого коня, ловили за полминуты, как последнего сопливого жеребенка...

Для Тарапула, единственного изо всей нашей кавалерии, на кухне не существовало никаких тайн. Как только мы устраивались в палатках спать, около костра раздавался грохот. Тарапул переворачивал кастрюли, миски, опрокидывал ведра и сковороды, рвал зубами вьючные сумы и съедал все, что находил, - лепешки, кашу, муку, соль и даже недожаренные медвежьи котлеты. Однажды он укатил кухонный вьючный ящик метров за двадцать от костра, пытаясь его открыть. Было только два способа борьбы с ним - или вешать кастрюли на дерево, или привязывать к дереву самого Тарапула. Иногда, для большей надежности, мы делали и то и другое.

В работе не было коня лучше Тарапула. Большой, сильный, он легко носил очень тяжелые вьюки. Не мог он только ходить быстро - мешала старческая одышка. Подгонять его было бесполезно, он шел в спокойном темпе с утра до вечера, несмотря на подъемы, спуски и заросли. Он проходил благополучно по таким местам, где другие кони кувыркались, рискуя разбиться вдребезги. Шагал Тарапул широко и ровно, вьюки не растрясал никогда. К медвежьему запаху и к самим медведям относился с великолепным презрением.

Ничем не походил на него Арарат - молодой шалопай и лодырь, только и мечтавший, как бы поесть, поспать и поухаживать за кобылицами. Ловить его было трудно, но неинтересно - он сразу задавал стрекача и убегал за несколько километров. Не раз он вообще в одиночку пересекал хребты и долины, и его приходилось по нескольку дней искать. Ходил плохо, подпрыгивающей походкой, вьюки и привьюки от этой тряски так и сыпались. Шел всегда медленно, тянулся как на буксире, но стоило привязать повод ему на шею и подгонять сзади, сразу срывался на аллюр три креста и бежал до тех пор, пока совершенно не запутывался в кустах.

Медвежьего запаха панически боялся, на крутых склонах первым терял голову от страха. Любое общение с человеком он начинал с того, что бил копытами. Женька недели две проводил с ним какие-то эксперименты, потом заявил нам: "А вот меня Арарат не лягает! Я его сахаром приучил". Он спокойно подошел к коню и протянул ему на ладони кусочек сахару. Арарат взял сахар своими мягкими губами, разжевал его, облизнулся... мгновенный разворот - и Женька полетел в костер.

Рыжий - стройный скакун с грустными глазами. У него порок сердца - загнал Рогожкин. Рыжий слишком добросовестен. Если положить очень много на Арарата, он демонстративно ложится и не встает. А Рыжий везет, сколько на него ни положи, везет не жалуясь и может умереть под вьюками, но ни разу не ляжет Нам постоянно приходилось беспокоиться - не слишком ли много груза на Рыжем?

Много хлопот и волнений доставляли нам кони на лагере, еще больше - на переходе. Конечно, были у нас и такие переходы, в которых вьюки не падали, подпруги не рвались и лошади не тонули в болотах. Но это были пешие переходы. А без коней в поле никак не обойдешься. Придется нам брать их и на следующий сезон. Будем просить у Рогожкина Рыжего, Арарата и, конечно, Тарапула.

Шофер первого класса без прав

Иван Лексаныч увидел на реке оленей, прибежал ко мне и загремел оглушительным шепотом:

— ...понимаешь... я пошел с чайником... воды набрать, а они стоят, пьют... а рога! Вот такие... один голову поднял... а вода с морды капает, понимаешь?.. капает...