Отражения в золотом глазу - [56]

Осеннее солнце окутало молодую озимую траву на газоне светящейся дымкой и, пробиваясь в лесу сквозь поредевшие листья, украсило землю причудливым узором золотых пятен. Потом оно скрылось. Похолодало, подул легкий, но пронзительный ветер. Наступило время отбоя. Издали донесся отчетливый звук горна и отозвался в лесу затерявшимся глухим эхом. Приближался вечер.

В это время вернулся капитан Пендертон. Он оставил автомобиль возле дома и торопливо зашагал через двор, чтобы проверить, как сделана работа. Он помахал жене, отрывисто кивнул вяло вытянувшемуся перед ним солдату. Капитан оглядел расчищенное место, с досадой щелкнул пальцами, презрительно сжал губы и, устремив свои блекло-голубые глаза на солдата, очень спокойно проговорил:

— Рядовой Уильямс, вы все испортили. Весь смысл был в этом дубе.

Солдат молчал. Его круглое задумчивое лицо не изменило выражения.

— Я приказал расчистить только до дуба, — продолжал офицер, повышая голос. Он деревянной походкой подошел к дереву и указал на отрубленные ветки. — Ветви спускались вниз и закрывали лес, как занавес. Теперь все испорчено. — Его раздражение явно не соответствовало просчету солдата. На фоне высоких деревьев капитан казался маленьким и щуплым.

— Что прикажете делать? — спросил рядовой Уильямс после долгого молчания.

Госпожа Пендертон вдруг рассмеялась и, опустив одну ногу, качнула гамак.

— Ты разве не понял? Собери ветки и приделай их обратно.

Ее муж на шутку не отозвался.

— Вот что, — сказал он солдату. — Собери листья и разбросай их там, где росли кусты. После этого можешь быть свободен. — Он дал солдату на чай и удалился в дом.

Рядовой Уильямс медленно зашагал в лесную полутьму собирать опавшие листья. Гамак покачивался, жена капитана дремала в нем. Небо озарилось холодным тускло-желтым сиянием. Все замерло.

Весь вечер капитан Пендертон провел в дурном расположении духа. Вернувшись в дом, он сразу же направился в свой кабинет — бывшую веранду, примыкавшую к столовой. Уселся за письменный стол, раскрыл толстую общую тетрадь, развернул перед собой карту, достал из ящика стола логарифмическую линейку, но настроиться на работу никак не мог. Он склонился над столом и, закрыв глаза, обхватил голову руками.

Только отчасти его дурное настроение объяснялось встречей с рядовым Уильямсом. Он был раздражен, когда увидел, что ему прислали этого солдата. Вряд ли во всем гарнизоне нашелся бы десяток солдат, которых капитан знал в лицо. Он взирал на солдат с рассеянным высокомерием: для него офицеры и рядовые принадлежали к одному биологическому роду, но были существа разных видов. Капитан отлично запомнил случай с пролитым кофе, испортившим его новый дорогой костюм. Костюм был из толстой чесучи, и вывести пятно полностью так и не удалось. (За пределами гарнизона капитан всегда носил мундир, но в гости к офицерам являлся в штатском и слыл вообще щеголем.) К тому же рядовой Уильямс был связан в сознании капитана с конюшней и Фениксом, жеребцом его жены, — ассоциация весьма неприятная. Сегодняшний промах с дубом стал последней каплей. Сидя за столом, капитан погрузился в сладкую мечту. Ему представилась фантастическая ситуация: он застает солдата на месте какого-то преступления и приговаривает к расстрелу. Это немного успокоило. Он налил себе чаю из стоящего на столе термоса и сосредоточился на других, более важных заботах.

Для плохого настроения у капитана в этот вечер имелось немало причин. Он был своеобразным, непростым человеком. С тремя основами бытия — жизнью, сексом и смертью — его связывали не совсем обычные отношения. В области секса капитан сумел достичь шаткого равновесия мужского и женского начал, взяв от каждого самые слабые и уязвимые свойства. Для человека слегка не от мира сего, способного, пренебрегая страстями и обидами, полностью отдаться работе, науке или какой-нибудь безумной идее, вроде квадратуры круга, — для этого человека не все еще потеряно. У капитана такая работа была, и он не щадил себя; ему прочили блестящую карьеру. Не будь у него жены, он, возможно, и вообще не заметил бы, что ему чего-то недостает. Но он был женат и страдал. У него была печальная склонность влюбляться в любовников своей жены.

Что касается жизни и смерти, то здесь дело обстояло просто: из двух могущественных инстинктов второй в капитане явно перевешивал. Именно по этой причине он был трусом.

Кроме того капитан Пендертон был весьма образованным человеком. В годы холостой лейтенантской жизни у него оставалось много свободного времени для чтения, поскольку сослуживцы появлялись в его комнате редко, а если и появлялись, то не поодиночке. Его мозг был набит самой разнообразной информацией. Например, капитан мог во всех подробностях описать пищеварительный аппарат рака или стадии развития трилобита. Капитан вполне прилично говорил и писал на трех языках, разбирался в астрономии, прочел массу стихов, но, несмотря на все это, ни одной собственной мысли ему в голову никогда не приходило. Для рождения мысли требуется соединить два или больше известных факта, а на это у капитана недоставало смелости.