Отравленные земли - [97]

Я холодно, выжидающе молчал. Маркус улыбнулся.

– Вам также будет приятно узнать, что, если в ближайшие дни они всё же почтят присутствием наш край, вы сможете обсудить с ними медицинские аспекты своих изысканий и… приобщить ко всему, что пережили? Дать испытать это на себе?

Подтекст был ясен. Я похолодел, вообразив описываемое им. Как герр Гассер и герр Вабст приедут в уютный городок, где все будут очень приветливы. Как я встречу их и уверю, что ничего страшного не произошло, а было только обострение суеверий. Как они расскажут новости о семье, которая более не будет значить для меня ничего; как я помогу им устроиться на постоялом дворе, а ночью постучу в двери комнат. Конечно же, коллеги – мой гениальный бывший ученик и славный сын моего друга-химика – меня пригласят.

– Вы будете великолепны, – почти пропел Маркус, читая мои мысли. Он поднял руку, и вены его, прежде скрытые кружевным рукавом рубашки, все почернели. – Пожалуй, я рад, что вы уцелели и что не сбежали, когда я предлагал; породу, так сказать, нужно приумножать хорошими особями, а не кем попало вроде горячеголовой солдатни. Ваш ум… если ещё немного вас омолодить… вам не хватает молодости, я вижу, в вас столько азарта, страсти, силы. Вам понравится. О, кстати, хотите… – Маркус опять пристально уставился на Бесика, – оставим его вам? Я придумаю, как с ним управиться…

Внутри меня всё закипало и леденело одновременно; я понимал, что ещё чуть-чуть – и начну трястись. Я брезгливо думал о том, что молящийся Бесик слышит всю эту грязь, что, наверное, он напуган, а я не могу сделать ничего, потому что не в силах предсказать поведение нашего противника. Стоит ли его провоцировать? Я сглотнул и поскорее отрезал:

– Я не стану чудовищем, каким бы манипуляциям вы меня ни подвергли.

Я вовсе не был уверен, я лишь надеялся, что укус или иной ритуал обращения меня просто убьёт. Я никогда не считал себя по-настоящему, в традиционном понимании хорошим человеком и в ответ услышал именно то, чего в глубине души опасался. Это не было истиной в последней инстанции, но в тёмной церкви, лицом к лицу с сияющим монстром, под сбивчивый шёпот священника, звучало именно так.

– Поверите ли, – Маркус лениво бросил руку вниз, и она вернула себе нормальный цвет, – многие, например, многоуважаемый герр Мишкольц, пока его топили в реке, так думали. И поверите ли… – он прищурился, – станете. Ещё как, даже без особых усилий, учитывая вашу самоуверенность, презрение к рамкам и вполне справедливую убеждённость, что уж вы-то знаете, куда повернуть этот мир. Мы с вами очень похожи…

– Вы ошибаетесь. Vade retro![66]

– Посмотрим. – На первое он пожал плечами, на второе – смеясь, шагнул ближе. – Но для начала лучше разобраться со всякими досадными помехами…

Я выхватил кол, встал перед Бесиком, но воздержался от цветастых угроз, на которые горазды действующие лица героических поэм. Я просто замер, даже не принимая атакующего положения. Я стоял и смотрел на этого подающего надежды чиновника, на вроде бы безобидного юношу с литературным талантом, на «умную голову» и «породистую дворняжку», не понимая, не веря в реальность нашего разговора.

– Зачем вы делаете это? – в отчаянии вырвалось у меня.

– Я больше не хочу быть никем. – Он, казалось, собирался обойти меня по кругу, но передумал, остановился. – Вы тоже не хотели, я ведь знаю.

– Я никогда бы не…

– Не смешите вашим «бы». – Он опять улыбнулся, теперь желчно. – Вы не я. У вас была уйма возможностей побороться, судьба отметила вас с рождения, забросив в прогрессивную Голландию и окружив любовью учителей и покровителей, а я…

«Вам просто повезло, а мне нет, и потому я получу своё как сумею». Расхожее самоутешение, опасная ступенька по лестнице порока – и приговор. В тоне Маркуса сквозила боль, но, увы, не борьба. Как и Ференц Бвальс, он всё решил, а теперь решало то, что овладело им. Я попытался достучаться в последний раз:

– Помилуйте. Вы молоды, умны, вы в нескольких сутках пути от Вены, вы…

– Расскажите это другим, – отрезал он. Губы впервые дрогнули. – Думаете… эта жаба писал вам доклады? Всё делал я. Думаете, его милостью нам доставались хоть какие-то вложения? Только те, что я выдирал из его лап! Думаете, он делал что-то, кроме как пил с солдатнёй, водил девиц и драл налоги? А впрочем… – вернулось спокойствие. – О да. Делал. Наглядно показывал мне, почему и он, и те, кто его прислал, достойны наказания.

– Поверьте, мы знаем, что… – я запнулся, – покойный герр Мишкольц не был образцовым руководителем. Многого он не понимал, не умел и делал по-военному, но…

Но при нём пропали разбойники, из-за которых люди годами боялись ходить в лес и загуливаться. Отреставрировали многие здания и вымостили хотя бы часть улиц. Штигг получил разрешение открыть аптеку, а рынок стал регулярным, и там не переводились продукты, несмотря на время года. Я не успел сказать этого; Маркус перебил меня.

– Да вы хотя бы знаете, как это, – он вскинул теперь обе руки; вены опять почернели, словно уголь, и запульсировали, – пришло ко мне и освободило меня?

– Нет, – выдавил я. – Но я знаю, что это не свобода.