Отравленные земли - [89]

– Да? – удивлённо отозвался я, всматриваясь в его до странности возбуждённое лицо. В глазах горел то ли энтузиазм, то ли лёгкий страх, то ли всё вместе; так или иначе, они перестали быть надменно-холодными. – Что с вами, нездоровится?

– О нет, благодарю. – Он сцепил пальцы, хрустнул ими, потом плавно заложил руки за спину. – Это у вас печальный вид, если честно. Могу я попробовать отвлечь вас от забот и настроить на более философский лад?

– Нам сейчас эта философия… – открыл было рот Вудфолл, но я его остановил.

Казалось, вопреки внешней уверенности Маркус, как и я, не в равновесии. Вероятно, Бесик сказал ему что-то не слишком аккуратно и взвинтил, а скорее всего, проницательный молодой политик просто не мог не заметить общегородской напряжённости. Возможно, в праздном разговоре со мной он найдёт успокоение, а чуть позже мы наконец сможем плодотворно всё обсудить на холодную, свежую голову? После того, конечно, как отыщется Бесик. Например, утром.

– Попробуйте, – согласился я добродушно. – Буду даже благодарен.

– Я работаю сейчас над сложным переводом Вийона, и у меня, кажется, получился вчера крайне удачный фрагмент. Послушаете?

Вудфолл заскрежетал зубами. Мне тоже такая трата времени не совсем нравилась, но, в конце концов, уйдёт минуты две. Тем более выбираемые Маркусом вещи обычно метки. Вдруг и мне станет чуть легче, прояснится разум? Поэзия бывает панацеей. Я кивнул.

Я Рок, и мне подвластны короли,

Герои, что смирили твердь земли.

Я лик свой отвернула – Троя пала;

Помпея, Ганнибала – всех не стало.

А помнишь ты великолепный Рим?

Так вспомни же и то, что стало с ним.

Был Цезарь; на него нашёлся Брут.

Ножи пронзили сердце – и текут

По мрамору кровавые потоки.

Я поражу семью и одиноких.

Сожгу, развею прахом, утоплю…

Так сдайся же – или пойдёшь ко дну.

Надежды на успокоение не оправдались: Маркус взял «Балладу судьбы», один из самых мрачных и символичных текстов французского висельника. И хотя перевод был великолепен, он дышал тайной угрозой, о чём я и сказал. Маркус буквально расцвёл:

– Я настолько воздействовал на вашу душу, о Цезарь? Польщён!

– Я никогда не мнил себя Цезарем, а вы зовёте меня так уже не впервые…

– Зато я всегда хотел быть Цезарем, – заявил Вудфолл с усмешкой и пару раз хлопнул в ладоши. – Aut Caesar, aut nihil![60] А выходит у вас правда недурно.

– Да я обретаю поклонников, очаровательно… – Маркус не сводил с нас глаз. – Иронично складываются обстоятельства, раньше никого это не интересовало.

– Попробуйте почитать герру Рушкевичу; он очень образованный юноша, – рассеянно посоветовал я, всерьёз раненный услышанной от Вудфолла корявой латынью.

– И многогранный, насколько я понимаю… нужно бы присмотреться к нему.

– Думаю, да. – Я решил пока не упоминать о планах увезти Бесика в Вену как можно скорее: догадывался, что рвущуюся туда «породистую дворняжку» это скорее расстроит, чем обрадует. – И вообще, герр Маркус. – Язык опередил мысль. – Не сочтите за навязчивую старческую бестактность, но мне кажется, вам очень нужны друзья.

Я тут же устыдился: всё-таки вряд ли я имел на подобные заявления право. Мне ли не знать, что иным людям, погружённым, например, в заоблачные идеи и амбиции, друзья не только не нужны, но и помеха? Огонь сердец они подпитывают иначе, не видя потребности в чьём-то плече, разделённой по-братски бутылке вина и философско-лиричной беседе. Подобный выбор я никогда не осуждал и теперь удивился сам на себя. Возможно, душу мою размягчили все те незаурядные личности, что меня окружили; даже к Вудфоллу, сейчас едва ли не закатывающему глаза рядом, я проникался всё большей симпатией.

– Простите, – поспешил прибавить я, но на лице помощника наместника не было ни обиды, ни раздражения, ни насмешки. Я вообще не мог понять, что там читается; ближе всего это примыкало к любопытству.

– Вы продолжаете меня изумлять, – сказал он. – Но, наверное, вы в чём-то правы. Я не отказался бы от незаурядных друзей, жаль, здесь с ними негусто.

– Возможно, надо получше присмотреться? – развязно подмигнул avvisatori, и я поспешил сгладить эту фамильярность уточнением:

– Что значит «незаурядных»? В чём-то незауряден каждый человек.

– Правильно, – согласился Маркус и продемонстрировал нам свои перстни с тёмной яшмой, украшающие оба средних пальца. – Но самоцветы не стоит помещать в одну оправу со стеклом. Хотя не спорю, иные красивые стёклышки могут сойти и за алмазы.

При словах этих он стрельнул глазами в Вудфолла, уставшего изображать страдания и стоящего уже с невозмутимым видом. Я мысленно посмеялся: «Двадцать три, не больше, точно». В двадцать три не мнить себя самоцветом и не ошибаться порой в людях даже странно. Высокомерие – грех юности и старости; как же хорош период от третьего до шестого десятка, когда оно притихает, потерявшись в золотой середине жизненного опыта.

– Что ж, тогда удачи вам в ваших поисках… алмазов, – напутствовал я. Маркус, полирующий перстень отворотом камзола, отозвался с негромким смешком:

– О, верю, что однажды их будет в избытке. Благодарю!

Вудфолл легонько пихнул меня, и я поспешил всё же попрощаться с помощником наместника. Невзирая на шутливый финал беседы, сердце ныло. Интуиция продолжала тыкать меня в рёбра вилами, обойдя в своём рвении всех выдуманных человечеством чертей. Жаль, как и всякая тревожная особа, она нагнетала, но не давала подсказок.