Отравленные земли - [83]

Когда впереди замаячило кладбище, Вудфолл вынул распятие, а Бесику в руки сунул кол. Я за своим не полез, лишь с особым вниманием приглядывался теперь к проломанной ограде. Казалось, каждый мой нерв напряжён, а зрение и слух обострились до феноменального предела. Я действительно ждал чего угодно, откуда угодно.

У ворот не было часовых – очередной дурной знак. Мне, правда, померещился силуэт, мелькнувший меж склепов, и я помедлил, но никого не рассмотрел. Мы двинулись вперёд плечом к плечу, но опасались напрасно: ночные жители этих мест ещё были на кровавой охоте. Даже пёс оставался спокойным – вернее, его тревожило что-то, о чём мы пока не догадывались, но новых угроз он явно не видел. Зато, торопя нас, верёвку он натягивал всё сильнее – едва не до треска.

Кладбище мы миновали благополучно, и снова дорога стала однообразной. Иногда я бросал взгляд на усыпанное звёздами небо и прикидывал, сколько сейчас может быть времени: карманные часы я забыл на столе у Бесика. Скорее всего, близилось к семи; в таком случае у ночи оставалось около получаса, прежде чем солнце заявит о своём возвращении.

Наконец мы достигли Старой Деревни, и здесь выдержка изменила нашему четвероногому провожатому. Едва ступив на дорогу меж домов, – я сразу заметил, что все двери распахнуты, но из труб не идёт дым, – Альберт задрал морду, взвыл, а потом жалобно, призывно залаял. Точно испуганные раскатистым звуком, облака неуклюже поползли к востоку, оголяя совсем округлившуюся, болезненно белую с кровавой окантовкой луну. Она беспощадно высветила то, что укрепило мою тревогу.

Старая Деревня выглядела нежилой, ровно настолько, насколько казалась мне полной жизни при первом приезде. А ведь вроде бы ничего не поменялось: всё так же ржали в отдалении лошади, сушились вещи – ветерок полоскал подолы и рукава рубашек, штанины, простыни. Вряд ли отсюда ушли давно, во всяком случае, костерок, на котором сжигали мусор, искрил, тлел, и это был единственный источник дыма. Вудфолл поспешил затоптать его, после чего мы, продолжив путь, заглянули в несколько домов.

Там также всё свидетельствовало о том, что ещё недавно солдаты никуда не собирались: где-то попадались карты на столах, где-то – остатки пищи или приготовленная для мытья вода, где-то – разобранные постели и снятая верхняя одежда. Avvisatori с поразительной ловкостью отыскал оружие и деньги – всё лежало в незаметных неопытному (моему, к примеру!) глазу тайниках, под половицами, в стенных нишах. Мы уверились: солдаты не взяли ничего, когда уходили. Впрочем… уходили ли?

Между тем пёс сбежал, и какое-то время мы тщетно выкликали его по имени. Альберт не вернулся, однако вскоре мы нашли его сами: он скрёбся в дом, где гарнизонные устроили лазарет и где я ещё сравнительно недавно осматривал труп Анджея Рихтера. Дверь, единственная во всём поселении, была наглухо заперта.

Я попытался заглянуть в окна – из проёмов на меня посмотрела кромешная темнота. Несколько раз я стукнул в стекло и окликнул Шпинберга, но без результата. В конце концов мы просто высадили проклятую дверь и зашли.

Всё тот же вязкий сумрак гнездился внутри, но, к счастью, лампа обнаружилась на крюке у самого входа. Вспыхнувший свет вернул нам – напряжённым, бессознательно жавшимся друг к другу, едва ли не забывшим, что мы мужчины, – некоторую уверенность. Мы осмотрелись. В лазаретных помещениях было пусто, никого не обнаружилось и в каморке медика. Кровать была разобрана и взбита; на подушке лежала раскрытая книга, а в изножье – остывающая грелка. Тем не менее свеча не горела, и было так же промозгло, как и всюду. Когда здесь в последний раз топили?

Пёс истошно залаял за стеной, и мы проследовали к нему, в подобие кладовой. Ящики по-прежнему громоздились здесь: в некоторых держали порох, в других – уголь, в третьих что-то, что я не опознал, но, кажется, детали амуниции. Альберт уже не просто скрёбся – он бросался на дверь всей своей мощной грудиной; из пасти рвались звуки настолько громкие, что воздух почти дребезжал. Бесик дёрнул медную ручку, потом попытался её повернуть. Было заперто. Пёс всё заходился. Посовещавшись, мы выбили и эту дверь. Стены буквально содрогнулись, и оставалось надеяться, что шум никого не привлёк.

С крутых ступеней повеяло холодом. Мы сразу увидели, что там, внизу, что-то светлеет. Раздавшийся через пару секунд стон подтвердил мои опасения.

Брехт Вукасович лежал навзничь на том же месте, где когда-то – тело Рихтера. Командующий был бледен, но ещё жив; хрипел и кашлял; тёмные глаза, полуприкрытые набрякшими веками, стыло смотрели сквозь нас. Тем не менее сознание частично вернулось к нему, когда пёс, взвизгивая, бухнулся рядом и принялся лизать отёкшее лицо. Вукасович тщетно попытался приподняться на локте. Его взгляд выцепил среди трёх лиц моё.

– Барон… – Тут он узнал священника, даже потянулся навстречу. – И вы… моя собака больше не боится вас, да? Я был не прав, да?..

Едва ли он в полной мере понимал свои слова, но спросить почему-то казалось ему важным. Бесик ровно кивнул. Опустившись рядом с командующим, я принялся осматривать его и не нашёл ни единого увечья. Всё становилось яснее и яснее по мере того, как я подбирался к горлу, но в моей голове просто не могла уложиться правда.