Отравленные земли - [13]
– Не все вампиры пьют кровь, доктор. Не все боятся солнца и кольев. И даже не все кем-то укушены. Но есть кое-что, благодаря чему вы всегда отличите их – и истинных, и обращённых, – как бы они ни скрывались.
– И что же это? – Не то чтобы мне было любопытно, но в разговорах с суеверными моравами сведения могли пригодиться, и я решил ими не пренебрегать. – Поразительная красота? Светящаяся кожа? Острые зубы?
– О нет… – Он выдерживал непонятную паузу. – Всё проще и сложнее. У вампиров приятный голос, тон которого не меняется даже в минуты гнева, – точно за них говорит кто-то, кто не знает гнева. У них глубокие глаза – точно сквозь зрачки тоже глядит кто-то другой, древний и мудрый, кто-то вроде… – Вудфолл небрежно кивнул на скелеты, – их Праматери. Кто-то, с кем лучше не сталкиваться.
– Такими бывают и люди, если они владеют собой, – резонно возразил я. – Не так трудно контролировать эмоции и интонации, особенно с годами. Вы действительно считаете, что всех, кто на подобное способен, нужно пронзать колом? Тогда это грозит и мне.
Он посмотрел тяжело и устало.
– Я вообще не уверен, что всех вампиров нужно убивать, доктор. Если бы вы лучше знали предмет нашей беседы, вы бы тоже засомневались.
– Пока, – я не сдержал улыбки, – я в принципе сомневаюсь в их существовании. И точно не буду ставить им диагноз по умению держать себя в руках и…
– Я говорю не о владении собой, – ровно оборвал он. – Я лишь предупреждаю вас о Бездне, которая однажды посмотрит на вас и заговорит с вами. И вы не сможете спастись.
Я озадаченно замолчал. Если наш диалог был, как я полагал, дешёвой устрашающей пьеской, то эта реплика удалась: меня пробрала дрожь. Впрочем, может, дело было скорее в толстых стенах, пляшущих на них скелетах и холодном терпком вине. Вудфолл энергично поднялся и подхватил с лавки плащ.
– Запомните мои слова. В крайнем случае – чтобы над ними потом посмеяться. А мне пора в путь. Спасибо за беседу!
– И вам спасибо. – Я уже пришёл в себя и пошутил: – Удачи в ловле чудовищ.
На том мы и расстались, попрощавшись довольно тепло. Ныне я продолжаю странствие. Клонит в сон; я чувствую себя удивительно разбитым, но пользуюсь оставшимися минутами дня, чтобы записать последние события и лишний раз их обдумать. Мне определённо есть что обдумывать. И почему-то не хочется делать это в темноте.
3/13
Запись делается post factum, в весьма неожиданных обстоятельствах и после задержки, которой я не предусмотрел, да и не смог бы. Так сложилось, что уже давно я верен ежевечернему ритуалу: заполняю эти страницы, заодно систематизируя дневные впечатления и выделяя важнейшее. К тому же лет через десять, если память будет не столь тверда, сколь я рассчитываю, записи помогут мне восстановить события прошлого. Говорят, мысли – лишь мотыльки, тогда как текст – смола, где они застывают.
Так или иначе, я пропустил, как оказалось, целый день, а за ним и второй. Первый был крайне беден на впечатления, зато второй чрезмерно ими богат.
Итак, после забавной встречи с Арнольдом Вудфоллом я продолжил путь. Через какое-то время снова начался и быстро усилился дождь; дороги, и так плохие, стали совсем отвратительными. Одна из наших лошадей повредила ногу, и пришлось свернуть с маршрута, чтобы добраться до почтовой станции – она, как мне сообщили ещё в столице, находилась перед последним нужным нам куском перевала. До этой станции я шёл пешком, опасаясь, что на слабой тяге экипаж вот-вот увязнет в грязи или завалится при неосторожном толчке. Дождь всё лил; небо скалилось белёсыми молниями; сапоги быстро превратились в болота. После этой прогулки настроение и состояние моё, и без того не блестящие, ещё ухудшились.
Едва с лошадью всё уладилось, я с огромным облегчением забрался обратно в экипаж и откинул гудящую голову на спинку сиденья. То ли я простудился, то ли еда и вино в трактире были не лучшими, – во всяком случае, самочувствие моё, хоть и не внушало опасений, разительно отличалось от дневного. Я не ощущал тошноты или рвотных позывов, а вот слабость отдавалась гулом во всём теле и словно нагревала лоб. Кости ломило, разлепить глаза было трудно – веки отекли. По симптомам угадывалась aestus febrisque[12], но я надеялся, что недомогание не более чем сиюминутно.
Повернувшись, я стал смотреть в окно, чтобы отвлечься. Тёмные, мокрые горы нависали над дорогой, по которой мы теперь двигались. Казалось, к ним можно притронуться, и эта мысль почему-то абсолютно мне не понравилась. Было в дождливом мрачном уединении что-то пугающее; даже стены экипажа начали давить. Невероятная глупость, раздражённо подумал я, что моё собственное тело меня так подводит! Могла ли природа придумать что-то хуже для человеческого рода, чем непредсказуемые атаки болезней самого туманного происхождения? Вино. Всё-таки это было вино…
В тот момент сознание покинуло меня. Вернулось оно, только когда откуда-то повеяло сквозняком, а мозолистая рука осторожно похлопала меня по щеке.
– Герр ван Свитен!
Я с усилием открыл глаза – веки опухли ещё больше, под них будто насыпали песка. Лохматая макушка Януша темнела на фоне ночного неба; на круглом лице читался ужас.
