– Это все, что я должен знать? – спросил он холодно и даже отстраненно.
Внутренне содрогалась от его реакции. Не представляла, что будет дальше, когда прозвучат самые важные слова.
– Нет, – ответила тихо. Хотелось отвернуться, чтобы не смотреть на него, чтобы не сжиматься под этим темным взглядом. – Отец нашел мне жениха. Мое мнение по этому поводу его не волнует. Завтра я должна уехать с ним.
Казалось, что вокруг нас резко снизилась температура. Я будто даже видела этот лед, что сковывал руки и ноги, покрывал тонкой пленкой кожу, ложился на губы, не давая произнести больше ни звука.
– Ты же сказала, что те мудаки – вышибалы твоего отца – специально соврали мне про жениха? Это ведь были твои слова? А выходит, самая главная лгунья здесь ты? – каждое слово словно пощечина, но я заслужила каждую из них.
– Да, я соврала! – слезы скатились по щекам непроизвольно. – Но я соврала только потому, что знаю, на что способен мой отец! Он размажет тебя одним пальцем! Я о тебе беспокоилась, я… – тихо скатывалась в истерику.
– А сейчас, значит, больше не беспокоишься? – ухмыльнулся он, а я почувствовала себя самой настоящей дрянью.
– Кирилл…
– И как он поживает – твой жених? Как много я не знаю, родная? – последнее слово он буквально прорычал.
Хотелось провалиться сквозь землю. Бессилие – вот, что я испытывала. Оправдываться никогда не умела, да и был ли смысл? В чем оправдываться? В том, что действительно соврала?
Поднявшись, Кирилл, не глядя на меня, вышел из бара, а я так и осталась сидеть, просто не имея сил последовать за ним и остановить. Понимала, что осталась со своей проблемой один на один, но, может быть, так даже будет лучше. Одной, наверное, спрятаться будет легче.
– И долго ты здесь собираешься сидеть? – спросил Кирилл, нависая надо мной со спины. Я даже не заметила, как он вернулся обратно в бар. – Пойдем, Спринтер уже освободился.
– А как же? – поднялась я, ухватившись за поданную им ладонь.
– Все потом. Сейчас мне нужно остыть.
Я не проронила ни слова, пока на моей коже от запястья и до локтя набивали какую-то фразу. Испытывала боль, но та, что была внутри, ранила куда сильнее. Даже перевода не знала, но полностью и всецело доверяла Беркуту. Тем более что он себе выбил такую же на тыльной стороне ладони, а значит, фраза не может означать что-то плохое.
– Dum spiro, amo atque credo, – улыбнувшись, проговорил Спринтер. По его лицу было заметно, что он доволен своей работой.
– И? Что это означает? – поднялась я с кушетки, на которой лежала все это время.
– Пока дышу, люблю и верю, – ответил мне Кирилл, поддерживая за руку, пока я прятала под рукавом платья татуировку, закрытую заживляющей пленкой.
Не стала задавать глупых вопросов, вопрошая о том, что это значит конкретно для нас. Он простил. Видела это по легкой улыбке, блуждающей по губам. По глазам, что теперь излучали такое родное тепло. Простил. И похоже, что даже нашел решение.
– Я знаю, как мы поступим.
Это «мы» принесло невероятное облегчение. Очень боялась, что он не захочет менять свою жизнь. А другого варианта я просто не видела. Уехать как можно дальше и скрыться – вот и все, что мне оставалось. Что нам оставалось.
– Завтра я буду на вокзале. Сяду в соседний вагон, а на первой же станции мы выйдем. Выйдем и сбежим. Ты согласна? – взглянул он мне в глаза.
Кирилл был полон решимости, твердости. Он уже принял решение, принял за нас обоих, но я не имела ничего против. Он – моя личная скала, за которой я в безопасности.
– Я согласна, но как ты…
– Просто доверься, ладно?
Скупо улыбнувшись, кивнула. Доверься… Хотелось верить на самом деле, но ведь это не так просто – пришел, увидел, победил. Нужно купить билет на этот же поезд, а есть ли они еще? Многое отдала бы за то, чтобы был хоть один, но Кирилла, похоже, этот вопрос не волновал.
Когда мы вышли из кабинета, наш столик уже был занят. И неудивительно – зал был битком. На сцене выступали все те же парни, оглушая своей музыкой гостей заведения. Нам только и удалось, что пристроиться у бара. Сделав заказ, Кирилл обнял меня, прижимая спиной к своей груди. В его объятиях было спокойно, надежно, тепло. Я бы, наверное, смогла бы простоять так до самого утра, если бы он был рядом.
– Эй, ты что делаешь? – шикнула я на парня, когда ощутила, как его ладонь пробралась под мое платье, под которым прятались только белье и чулки.
Прикосновение обжигало. Сжав ноги вместе, пыталась не дать Кириллу свободу передвижения по завоеванной территории, но он без труда проник пальцами под белье, чтобы погладить разгоряченную плоть. Судорожный вздох оглушил. Сердце билось где-то в горле. Да, здесь темно, но ведь нас могут увидеть.
– Молчи. Ни звука, слышишь? – прошептал он мне на ухо.
До боли прикусив губу, изо всех сил пыталась не проронить ни стона. Даже не дышала, ощущая, как пальцы поглаживают влажные складки и едва касаются входа. Тело горело. Щеки и уши пылали от стыда, но внутри разворачивался совсем другой пожар, который незамедлительно хотелось потушить.
Подушечки пальцев порхали по бусине клитора, слегка надавливая, издеваясь. Ощущала себя пружиной или ракетой на старте, что вот-вот собиралась взлететь. Дыхание стало тяжелым, чужим, непозволительно громким, а его губы целовали мою шею, едва касаясь волос. Музыка ушла на второй план – да я не слышала ничего из того, что происходило вокруг, сконцентрировавшись на пульсации, что нарастала с каждой секундой. Вдруг стало наплевать на то, где мы и кто рядом. Я хотела Кирилла. Безрассудно желала ощутить его в себе.