Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [34]

Старый хрыч хитро улыбается.

— Он меня рассмешил, этот Феликс, со своими выступлениями. За кого он себя принимает, этот школьный надзиратель? Твои исчезновения, сказать тебе, что это такое, Сан-А? Сказать?

— Йес, скажи!

Блеющий делает глаза как у шифровальщика.

— Один несчастный случай, одно бегство и два самоубийства! — резюмирует он. — Первая, англичанка, выпила во время торжества на борту. Она вышла ночью на палубу. Её затошнило, и она наклонилась. Из-за качки потеряла равновесие. Второй, француз, на земле. Он соскочил с одной гречаночкой. Третья, немка, и четвёртый, итальянец, ну что у них была за жизнь? Одна жила со слабоумной матерью; второй — калека! В этой приятной обстановке на борту они прочувствовали всю невыносимость своего положения. Вообще, что такое отпуск? Большое одиночество в окружении толпы людей.

На этой стадии философии в дверь стучат. Гарсон весело информирует меня о том, что господин из каюты «Цветок Франции» (каюта Папы) желает со мной срочно поговорить.

Я отправляюсь туда.

* * *

— Входите!

Я нахожу Папашу в парадной форме для круиза. На нём штаны кремового цвета, голубой блейзер, белый шейный платок. Он сидит с мрачным видом в кожаном кресле.

— Вы хотели меня видеть, господин директор?..

— Смотрите, что я получил!

Он показывает мне великолепный букет роз в хрустальной вазе.

— Приятный знак внимания, — одобряю я, — от компании, надеюсь?

Он качает головой и протягивает мне разорванный конверт, из которого выглядывает карточка.

— Прочитайте записку, которая была в букете.

Я читаю.

«Старый м…!

Если ты думаешь, что сможешь помешать чему бы то ни было со своими легавыми, ты ошибаешься».

— Очень мило, не так ли? — скрипит Плешивый.

— Интересно.

— Вы находите?

— Вот что даёт уверенность, патрон. Преступник на борту. Я думаю, что это какой-то безумец. Он играет с открытыми картами. Он узнал о тайном смысле нашего появления на борту, и его это забавляет. Он перед нами бравирует. Это хорошо. Преступник, который бросает вызов полиции, это преступник, который рискует, который раскрывает себя… В общем, тот, кого мы раскроем!

— А пока что он меня называет старым М. У. Д. и обещает новые злодеяния! Сан-Антонио, неужели я выгляжу таким старым? — переживает Почтенный.

— Да нисколько! — возмущаюсь я. — Старый — это последний из эпитетов, который может прийти в голову, когда речь идёт о вас!

Он немного успокаивается.

— Кто вам принёс эти цветы, патрон?

— Мой коридорный.

— А кто их ему дал?

— Никто. Он их нашёл перед моей дверью. Записка ничего не проясняет, потому что она написана квадратными буквами и левой рукой.

Вместо того чтобы огорчить меня, происшедшее меня веселит.

Мне не терпится ступить ногой на твёрдую почву. До сих пор эти истории с исчезающими пассажирами мне казались немного накрученными. На этот раз все сомнения рассеялись. Среди плавсостава «Мердалора» определённо есть маньяк.

— Мы должны поговорить с капитаном как можно скорее, господин директор.

Папаша согласен.

— Я уже попросил его о встрече; как только мы отплывём, он нас примет.

Наступает молчание. Мы думаем, каждый о своём. Затем Старик шепчет:

— Дорогой мой, у меня к вам просьба э-э… личного порядка. Совершенно личного порядка!

Ну и ну, уж не новая ли проблема, которую я должен решить ещё с одной крошкой.

— Ну… я в вашем распоряжении, патрон.

Он выглядит смущённым, и это Тот, чей апломб неподвластен никаким законам равновесия.

— Вам это может показаться странным…

— Никоим образом, — лебезю я.

Лизать — это хорошо в большей степени для того, кто это делает, чем кому это предназначено. В этом есть какая-то сладость. А ещё ирония во второй степени. И унижение. Это некая власяница, которая вам царапает гордыню. Когда лижешь своему начальству, ты самоизвергаешься. Лизать — всё равно что бросать вызов. Твоя слюна на ком-то, в этом уже есть что-то от плевка, не так ли?

Он смотрит на меня украдкой своими голубыми глазами, которые бдят неусыпно. Дир всегда настороже. Следит за всеми и за самим собой.

— Я обожаю круизы, — говорит он, — но есть одна вещь, которая причиняет мне неудобство на кораблях, это светские развлечения. Хочу вам признаться, Сан-Антонио, и прошу вас никому об этом не говорить: я не умею танцевать!

— Вы не умеете танцевать? — вторю я изумлённо.

— Не умею, мои ноги ни черта не соображают.

Он шлёпает себя по уху.

— Музыка, которая сюда входит, не доходит вот сюда.

Он бьёт себя по икре.

— Вы бы лучше станцевали под шум кофемолки, чем я при звуках вальса или танго.

— Ну, вообще-то, патрон, здесь нет беды. Вы не обязаны танцевать!

Он пожимает плечами.

— Увы, обязан. Вот, к примеру: на борту министр со своей супругой. Представьте себе, как моя карьера пострадает, если я не приглашу на танец жену Его Превосходительства! Он сразу же сделает вывод, что таким образом я выражаю неодобрение политике правительства. Вы не знаете этих людей. У них особый дар переворачивать самые невинные слова, самые безобидные поступки.

— Может, вам притвориться, что у вас вывих, господин директор?

— И мне придется две недели волочить за собой ногу? Нет уж, спасибо! Лучше преподайте мне урок!

— Урок?

— Обучите меня элементам простого танца. Во-первых, какой из них самый простой?