Отпрыски Императора - [48]

— И ты в патруле, несмотря ни на что.

— Никого нельзя отправлять в резерв. Сейчас — никого.

— Исполняешь свой долг, — заметил Альфарий. — Это важно для тебя.

— Разумеется. Как и для тебя.

— У вас серьезный легион. Вы не шутите, не хвалитесь. Просто истекаете кровью за Империум, здесь, на краю известного космоса. Интересно, на многих ли обороняемых вами планетах знают об этом?

— Мало кто из нас думает о чем-то подобном, — пожал плечами Арнаид.

Он прошел к низкому каменному алтарю, служившему подставкой для станции защищенной связи, и жестом включил устройство. Внутри начали прогреваться катушки.

— Я терранин, — продолжил офицер, — но провел некоторое время на Калибане. Чтобы понять Первый легион, больше ничего и не требуется. Тьма на той планете всегда неприметно наползает обратно. Ты сжигаешь лес, он появляется вновь. Ты срубаешь деревья, они опять вырастают и закрывают небо над тобой. Поэтому местные снова и снова выезжают на охоту, углубляются в теснины, выискивают самую жуткую тварь в самой жуткой чаще. Убив зверя, они получают передышку — на час, день, неделю. Но потом что-то обязательно возвращается. Поэтому они постоянно в седле. Там ты не ждешь благодарностей, не считаешь свое занятие «долгом». Такова жизнь, и одно то, что выживаешь, уже приносит тебе великую честь.

— Кое-кто назвал бы это гордыней.

— Кое-кто?

— Кое-кто.

— Что ж, если гордец — тот, кто верит в свое оружие, свой воинский оплот и своего властелина, то я не возражаю против такого определения.

— Сумел бы другой легион исполнить то, что вы делаете здесь?

— Не знаю, — сказал Арнаид.

— Но думаешь, что вряд ли.

— Я верю в мое оружие.

— И в твоего властелина?

Комм-станция неожиданно вспыхнула тускло-красным светом, и линзы ее экранов заполнились рунами.

— Ты сможешь разобраться сам, — произнес капитан, читая входящий поток данных. — Сообщение с флагмана… Все улажено. Считай, что тебе повезло: Лев желает побеседовать с тобой лично.

На бегу он снова набирается сил. Ураганный ветер пахнет кровью, разбрызганной по листьям и натекшей в сплетения корней. Начинается ливень, но ее смрад в гуще зарослей ощущается даже среди других резких запахов — гнили, грибков и сладкой вони мертвечины.

Вымокший подлесок блестит в неверном лунном сиянии. Деревья, толстые и неподатливые, напоминают тюремную решетку.

Теперь все тропы ведут его вниз, прочь от угасающего света, во впадины и топи сумеречного края. Где-то вверху кричат и хлопают крыльями птицы, вылетающие из гнезд. Мелкие животные с глазами, похожими на черные самоцветы, прячутся в своих логовах и норах, впиваясь когтями в сырую почву.

С серповидного рога в его руке капает дождевая вода. Он так крепко стискивает оружие, что кажется, будто руку уже не разжать. Чем дальше он заходит, тем отчетливее становится смрад врага. Здесь тварь запятнала все: ею воняют сердцевины деревьев, ее образ отражается в трясинах.

Он продирается через спутанные колючие кусты, и шипы полосуют его по спине. Поскользнувшись на рыхлой грязи, он едва не падает. Тут незачем таиться — запахи выдают все. Ему нужно превратиться в тень, рожденную бурей, прыгать через мерцающие пятна полутьмы, использовать свои проворство и мощь, чтобы победить чудовище, которое поджидает его.

Легенды об этой твари разносятся уже много месяцев. Звери воют о ней, сжимаясь от страха; птицы поют о ней, дрожа от ужаса. Возможно, он сам прибыл сюда из-за этого монстра? Что, если только ему хватит сил, чтобы пригнуть такое чудовище к пропитанной кровью земле, задушить врага и втоптать его кишки в вязкий перегной?

Смрад становится невыносимым, резко пахнет лошадиным мускусом и железом. Добыча близко — очень близко. Вспышка молнии раскалывает небо, разрезая зигзагом тучи, из которых хлещут струи ливня. Он видит четко очерченные хребты черных деревьев, согнутых ветром.

А вот и она, тварь: стучит копытами по перегною, выдыхает пар из раздутых ноздрей. Чудовище господствует на этой узкой опушке.

Он немедленно вырывается из укрытия, скидывая с плеч цепкие ветки, и бросается в атаку. Кошмарный монстр устремляется ему навстречу, сотрясая и выворачивая грунт на каждом грузном скачке. Пристально глядя на тварь, он словно бы зависает в прыжке, держа рог над головой. Вновь раздается рев бури, и поляну во второй раз озаряет всполох серебристого пламени.

Перед ним предстает нечто огромное, закованное в панцирь из темного железа. Глаза чудовища не видны, изгибы плеч прикрыты латами. Оно держит длинный прямой клинок, который тускло блестит в холодном огне грозы. Слишком поздно он понимает, что здесь не один зверь, а два — всадник и ездовое животное, оба в броне, оба исполинские, глянцевито лоснящиеся в потоках воды.

Он проводит выпад и бьет кончиком рога в доспех твари. Оружие вздрагивает в его хватке и рассыпается осколками. Жуткое отродье взмахивает громадным двуручным мечом, и удар выходит поистине безупречным — таким стремительным, что не увернуться, таким могучим, что не уцелеть. Темное железо впивается в его тело, рассекая плоть, как прежде он сам раздирал мясо других животных.

Он воет, и мир сходит с места. Живой кошмар разит вновь, теперь прямым уколом, с идеальной точностью направленным в сердце. Он пытается отползти, но уже пригвожден клинком к земле, и теперь мучительная боль поглощает его. Уловив стоны преисподней, тянущей его обратно в родное небытие, он осознает цену своей неудачи.