Отправляемся в полдень - [47]

Девочки спасены. Я буду рядом.

– Благодарю судей Эскориала, Пресветлую S.A.L.I.G.I.A. и Регент-Королеву!

Выпаливаю на эмоциях и осекаюсь. Потому что судья смотрит строго и удивлённо. Что там судья – даже робот возмущённо помигивает лампочками.

Но потом Эйден улыбается и становится совсем похожим на папу.

– Вы самая странная из всех приговорённых мной, – произносит он. А потом переключается на Бэзила, который, хоть и не так бурно, как я, но тоже рад: – Старший инспектор, распорядитесь подготовить транспорт и помилованных. Вы отправитесь в шелтер⁷ отца Элефантия. А вы, миледи, задержитесь.

Бэзил кланяется и уходит.

Остаюсь один на один с судьёй и роботом-вестником, что пучеглазым медным шаром замирает у стены.

– Вам ведь интересно, миледи, почему суд Эскорила вынес такой приговор?

И не только это, но всему своё время. Поэтому просто киваю.

– Так вот, когда я был ваших лет, сопливым дознавателем, мой наставник, тогда едва получивший белые одежды судьи, сказал мне: «Эйден, запомни, война бесконечна и беспощадна, а мир быстротечен и чересчур мягок. Война идёт напролом, мир выбирает пути тернистые, поэтому добираться к нему так долго, а до войны всегда – один шаг». Так вот, с тех пор я всегда стараюсь следовать этому завету.

Остановиться в шаге от войны – вот что хотел сказать мне судья. Но ещё раньше он и другие сказали мне, что я оружие. Таков парадокс человеческого мировидения: у нас средства убийства гарантируют жизнь.

Делаю реверанс и покидаю кабинет.

Меня провожают уже другим путём, видимо, чтобы уберечь от повторной встречи с заключёнными. И я признательна за такую заботу. Негатива больше не хочется.

Снаружи уже вечер. Он укутывает город уютным синим пледом, украшает ожерельем фонарей. И столица – серая, негостеприимная, – теперь привлекательна и нарядна. Нынешнее путешествие по ней обещает приятные впечатления и сюрпризы.

Но главный сюрприз – девочки. Обнимают, лепечут.

У новенького, красно-белого самоходного омнибуса – моя наставница и Бэзил.

Накатывает удивительное чувство защищённости и тепла, какое бывает, когда вся семья в сборе.

– Ой, гляньте, звёздочка! – Зоя задирает личико вверх. – И ещё! И ещё! Ой, как красиво!

Вечер сегодня щедр. И, вспыхивая, мерцая, переливаясь, на землю дождём сыплются звёзды. Зеленоватые, оранжевые, розовые. Словно там, за кобальтовым пологом небосклона Великий Охранитель запускает фейерверки.

Стою, обняв девочек за плечи, и любуюсь.

Бэзил и госпожа Веллингтон тоже смотрят на небо, сосредоточенные и печальные. И будто завороженные – не шелохнутся.

– Не успели, – обречённо произносит кто-то за моей спиной, и, обернувшись, вижу судью Эйдена. Его тоже привлёк звездопад. – Спящие пробуждаются. Наш мир обречён.

И я слышу их пение: ликующий торжественный гимн падающих звёзд.

Гудок десятый

…лампочка блымала.

Ставили нам самые хреновые. Свету от неё – только в центре комнаты, где мы и толпились. Сядем, бывало, спинами друг к другу, колени обмацаем и ждём, когда хавчик просунут. Ага, в щель под дверью. Мы-то в неё не протиснимся ни в жисть, а миска с кормом пролезала. Давали всегда вонючее. Впрочем, всё воняло, и мы сами тоже, чумазые. Опорожнялись в одном углу, дрыхли – в углу напротив, ближе к стене, на это мозгов кое-как хватало. А ещё стену можно полизать, когда совсем невмоготу с голодухи.

Не говорим. Не умеем, да и нафиг? Мычим, тычим, показываем. Хватает и того.

Жрачки всегда мало. Только, чтобы не сдохли. Но сдыхали. Постоянно, кто-то да окочурится. Мы дохлых ненавидели. Из-за противно било по глазам красным, орало, а ещё шмонщики прибегали. Они серые, топали, ножищами своими, а морде – одни зеньки. Туда-сюда зыркают, злые. И палкой острой в нас тыкали: ойкнет – живой. Дохлых утаскивали с собой.

Хламиды на нас изгвазданные. Сами – чумазые, в болячках. На башке – палкля сплошная и колтуны. И ещё вши. Жрали нас живьём. Как и клопы и другая мерзость. Но мы тоже жрали их. И червей ещё. Ну а чё, жрать хотелось до дури.

Однажды нас осталось совсем чутка. Потом узнала – пять. Жались так же под блымающей лапой. И вот тогда пришли белые. Они лыбились. Тянули нам руки. Мы пошли с ними. Еле тащились, слабые, по стене. Белые не торопили. Жалели. Нас тогда впервые вымыли. Обрили наголо. Дали чистое и покормили от пуза. Таким вкусным, что мы плакали. Никогда раньше не ныли, а тут разнюнились и в рёв. Нас развели по нарам. Тёплым, мягким.

Потом белые сказали, что у нас всех в тогда был день рождения – вот так родились. Хотя годы – разные. Мне оказалось семь.

Нас стали учить.

Не, не так, как баба Кора потом. Просто говорить. Слова шли плохо, в основном короткие и простые. Одно белые говорили особенно часто: роза. И что она должна вырасти во мне. Мне показали картинки, они двигались. На них росла роза. Я очень напугалась. Не хотела розу, лезла под нары, когда приходили за мной.

Вытаскивали за ногу, ставили и ругали. Никогда – громко и зло. Всегда тихо, как-то будто жалостливо. Что с их ругани такой нюнилась.

В учёбе шла плохо. И вообще плохой была, как говорили. Они носили картинки, мелки, иногда – вкусняшки. Я забирала всё, прятала и ждала, когда уйдут.