Отправляемся в полдень - [35]

– И хорошо, что посчитал, – чуть успокаиваюсь, хотя по-прежнему трясёт и немного мутит, – да, было нужно. А теперь он… Они…

Глотаю свои жуткие предположения вперемешку со слезами.

– Он жив. Салигияра так просто не убить. Они ведь не совсем люди. Вернее, рождаются вполне обычными, только с отметиной на правой руке – цветок лилии. А уже на втором году обучения в школе при Эскориале, когда рука в первый раз загорается, им вставляют в голову, вот здесь, – трогает затылок, – пластинку. Там всё записано. И с той поры они живут по записанному там.

Мотаю головой, тру глаза. Дышу несколько раз глубоко и, окончательно унявшись, наконец соображаю: их просто-напросто чипуют! Как животных! Лишают воли, выбора и желаний. И фраза – «делают, что нужно, а не что хотят» – окрашивается весьма зловеще. В пурпурно-чёрный – тьма и кровь.

– Во сколько лет им ставят пластины?

– В двенадцать. Это торжественная церемония. Приглашают родителей. Посвящение в салигияры. А в пятнадцать они впервые превращаются в драконов…

Её голос тускл и бесстрастен, взгляд обращён в себя.

– Откуда вы столько о них знаете? – со спокойствием возвращается и моё любопытство.

– Мой сын был салигияром.

Она встаёт, поджимает губы, показывая всем видом, что другие вопросы – неуместны и бестактны.

– Давайте я помогу вам одеться, – только сейчас замечаю гору вещей, сваленную на перевёрнутый стол, – и нам пора возвращаться.

– Но куда? Поместье отца же всё в… во грехе.

– Его уже очистили. Можно жить, не боясь.

Платье зелёное, ткань напоминает шёлк. Я в нём похожа на фарфоровых кукол, что продают в сувенирных магазинах. Особенно то, что довершают мой туалет строгая причёска и кокетливая чёрная шляпка, украшенная, правда, ни цветами и перьями, а шестерёнками, циферблатом и другими техническими штучками. Она идёт к бархотке с переливающимися изумрудными искрами камешком.

Веллингтон закрепляет её у меня на шее и поворачивает к зеркалу (откуда оно здесь? Почему я не увидела, когда громила).

– Вы прекрасны, миледи.

Ей виднее, но в своём мире я – серая мышка, не в пример той же Маше.

Камешек немного жжётся, трогаю и слышу пульсацию. Живой?

– Это – зерно сильфиды. Ваш жених просил меня передать. Вы должны доносить его до совершеннолетия. Потом сильфида прорастёт в вас, и вы станете ею.

– Прорастёт? – повторяю, запинаясь. – Как это?

– Поймёте потом.

– Я не хочу, чтобы в меня что-то прорастало.

Пытаюсь сорвать, но получаю удар, как электричеством. Пора уже понять, что в этом мире твоего желания не спрашивают и карают, если ослушался.

Злюсь и хочу выть от беспомощности.

Наставница велит следовать за собой. На лестнице – многими ступенями сбегающей к мостовой – останавливаюсь и оглядываюсь. Экориал недоволен и насуплен, как оскорблённый пуританин. Двустворчатая дверь – возмущённо открытый рот. Он грозно низвергает проклятия на головы грешников. Хранитель порядка и благочиния.

Покинув его серые стены, дышится легче. И пусть небо нынче угрюмо и задёрнуло занавески туч, чувствую себя куда лучше.

На мгновенье, пока память не подсовывает бьющегося в синем пламени Бэзила.

Хорошо, госпожа Веллингтон успевает подхватить и ведёт к машине, что пыхтит трубами внизу.

Умеет этот мир одарить кошмарами…

***

На город, по которому мчит наш паромобиль, пролили ведро серой краски. Она покрыла густым слоем мостовые и дома, тротуары и лавки торговцев. Ни деревца, ни клумбы. Городу противопоказано яркое. Наше авто оставляет за собой дымный шлейф, он вьётся будто газовый шарф городской кокетки. Кстати, их много проезжает мимо в паровых ландонетах. Те пассажирки пёстрые, словно стайка попугаев, впорхнувшая в ноябрьскую рощу. Кавалеры с ними – напыщенны и франтоваты, и – почему-то уверена – непроходимо глупы.

Поэтому колонна, которая вынуждает нас остановится, выделяется на фоне этой серой пестроты. Дорогу пересекают женщины в глухих чёрных платьях. Они напевно тянут интердикты. Похоже на псалмы.

– Слетелись, вороны. Непогоду накаркают, ей-ей! – зло говорит шофёр. Его зовут Мартин. Верхнюю часть лица закрывают гогглы, и это добавляет ему схожести с насекомым.

– Кого-то хоронят? – интересуюсь.

– Новенькую, – горько произносит госпожа Веллингтон и указывает в центр колонны.

И впрямь вижу – две дамы средних лет держат под руки молодую женщину. Та – плачет-убивается, периодически прижимает к глазам чёрный платок. Выглядит скорбной, но не мёртвой.

– Они её что, живьём будут? – холодею от догадки.

Госпожа Веллингтон цыкает на меня:

– Это – лишь торжественный обряд. Юная женщина в центре колонны – умерла для мира.

– Они – монашки? – не унимаюсь. Устала от недосказанного и таинственности.

– Нет, жёны салигияров. В Элдоне (уже знаю, что это – столица Страны Пяти Лепестков) женятся только совсем уж ретрограды да «лилейные драконы». В провинции, бывает, ещё и некоторые дворяне, а в столице – только самые упёртые поборники старины, – повернувшись ко мне, поясняет Мартин, и кривит губы. Мол-де, что за глупости и предрассудки.

– Меня тоже похоронят, когда выйду за Бэзила? – тереблю наставницу. Она бледна и печальна. Кусает губы. И следа нет от той командирши, что будила меня недавно.