Отправляемся в полдень - [21]

Ни минутки у тебя нет,

На работе перерыв – всего ничего.

Но ты напудришь нос, выйдешь на обед.

И за столиком кафе ты встретишь его.

За столиком в кафе? Что такое «кафе»? Кого его я должна встретить? И что значит – выйти на обед? На обед же приходят.

Боги говорят с нами, но мы, тёмные, не понимаем их речей. Так что, буду просто ждать, а там – придёт само. Точно!

Замётано, Великий Охранитель. И спасибо тебе, что не оставляешь одну.

А ещё Алёна что-то приятное мутит с моей головой.

И мне снова счастливо.

***

По субботам у Карпыча баня. Подвесил над топкой бадью, снегу набросал – вот и вода. Трубу на улицу вывел, вентиль прикрутил – душ готов. Загородил угол ветошью. Крякает, пофыркивает. Моется. И плевать, что на дворе с утра – минусовая температура. Он ещё потом снегом растирается.

Огонь! Лопатой не добьёшь!

Выскакивает из сторожки голиком. И плевать ему, что поезда идут мимо. А там бабы и мелкота. Он не стесняется. Да и поезда ходят редко. И ровно – в три, в шесть, в девять, в двенадцать. Не понять только – ночи или дня. Тут постоянная серость и снег. Снег и серость. Только на востоке, из-за снежных шапок гор нет-нет да и мигнёт семафором солнце. Сюда, в Зимнюю губернию, оно не заглядывает совсем.

Под топчаном у Карпыча целый ящик хлама. Видел, когда он собирался в баню. Билет либо там, либо в форме. А больше тут прятать некуда. Не в синтезатор же?

Растягиваю содержимое ящика по топчану. Ну дед и барахольщик! Зачем ему это дерьмо? В топку всё, к чёрту!

Злюсь.

Потрошу форму: ложка! Ложка, б***ь! Этой он точно не жрёт, я бы знал.

В топку!

Купюра. Затёртая в хлам. Едва разбираю достоинство – трёшка. Насколько я знаю, тут ходят железные тьёнги. Так на хрена трёшка? Не понять какого государства и года. Не тянет Карпыч на нумизмата.

Топка полыхает прожорливо и ярко, обрадованная кормом, что я ей бросил. И тогда замечаю цифры в углу: 03 03 3999. Телефон? Шифр? Нужно запомнить. Пригодится. У каждого кода есть расшифровка.

Фото. Чёрно-белое, на нём Карпыч, куда моложе, но хмурый и в той же шапке. Рядом мальчик лет двенадцати с настороженным взглядом волчонка.

Билета нет.

– А ты крысёныш, оказывается.

Вздрагиваю, поворачиваюсь на голос. Карпыч в одних трусах и сапогах, а берданку наставляет.

– Знал бы, что ты за урод, бросил бы подыхать ублюдка.

Лезет в топку, выгребает, что может, голыми руками. Материт меня.

Сейчас только ногой пни – полетит в печь. И поминай как звали. Пока разберутся, я буду очень далеко и не здесь. Был бы. Но мне нужен билет.

Зато теперь берданка у меня.

Он встаёт медленно, задирает обожжённые руки. Волосы под мышками топорщатся. На плече наколка с девушкой. Урка, как есть. Алкаш грёбанный.

– Говори, где он?

Карпыч сплёвывает, щурится нехорошо.

– А ты, гнидник вонючий, берданку-то опусти. И давай как мужики перетрём. Если ты мужик?

Выбора нет. Опускаю оружие, но не кладу.

Карпыч молча бредёт к топчану, сопя одевается. Садится нога за ногу, сцепливает пальцы на остром колене.

– Ты, ушлёпок, всех по себе судишь?

– А ты нет?

– Отвечай! – прям как мой бывший начальник орёт. Тот, правда, плохо кончил.

– Оружие у меня. Так что сейчас я главный.

– Ты трусло, а не главный.

Сплёвывает в мою сторону. Почти попадает. Бить не стану, пока. Седлаю стул, ствол кладу на колени, опираюсь руками на спинку.

– Ну так где, дед?

Он не отвечает. Тянется за фоткой, где пацан. Разглаживает бережно, кладёт в карман. Там же и другая, с розоволосой девкой. Сентиментальный ублюдок.

– Это сын мой. Ради него и живу. Ради него всё. Думаешь, мне, старому, нужен какой-то грёбанный рай? Или Твердь эта Небесная? Мне нет, а ему – нужно. Вот и отдал билет. Пусть хоть сын поживёт, раз у меня не срослось. У тебя дети есть, а, Серёга?

Нет у меня детей! И не будет, если буду торчать здесь с тобой! Зубами скриплю, а он мне их заговаривает.

– Тебе билет нужен? – ухмыляется Карпыч. – Ну так сходи к моему сыночку и возьми. Он у меня нежадный, весь в меня. Может, и отдаст.

Наклоняет голову, щерится. Не разберёшь – оскал или улыбка.

– Схожу. Говори, куда.

– В Залесье.

– А поконретнее. Мне что-то влом по всему твоему Залесью за ним бегать.

– Бегать не будешь, он сам придёт.

– Ой ли! С чего ему не пойми к кому-то приходить?

– Из любопытства. Он у меня мальчик любознательный. Ему всегда были интересны лохи, которые сами в пасть лезут.

– Считай, презентация удалась. И я забоялся, ага. Так как его найти?

– Зайдёшь в Залесье, спросишь Тодора. И молись потом, чтобы у него было хорошее настроение.

– Ой-ой, я уже делаю в штанишки! У кого-то такой крутой сынок!

– Знаешь, почему мы с ним редко видимся? В последний раз, когда пересеклись, он пытался выдолбать мне глаз. Ложкой, – кивает на ту, что я кинул в топку, а он вытянул. – Было серьёзное испытание моих отцовских чувств.

– Тогда зачем ты отдал ему билет?

Карпыч пожимает тощими плечами.

– Сын же. Другого нет.

Ладно, будем решать проблемы по мере поступления.

– Говори, как в Залесье попасть.

– Пошли, – вон встаёт и бредёт к двери. – Да и берданку отдай. Чужака с оружием там пришьют сразу. А у меня охота на носу.

Стрелок из меня никакой, поэтому отдаю.

…На одинокой затерянной в заснеженных горах станции светит одинокий фонарь. Ветер злой, хочет содрать не только одежду, но и кожу от костей. Слова уносит, швыряет в нас лишь обрывки. Ни разговор – лай. Карпычивы наставления особенно.