Отпечатки затертых литер - [19]

Сверкал в руке, дрожащей от волненья.

«Возьми его… Возьми его себе!

И ты не плачь — не надо больше плакать…

Забудь скорей о вражеской пальбе,

Прошла война как мартовская слякоть!

А талисман — пусть он тебя хранит,

Все беды изгоняя в одночасье,

И привлекает, будто бы магнит,

К тебе одной твое, родное, счастье…»

В ответ чуть слышно застонала ель

И скрипнула любимая качель…

9

Светало. Озарились небеса

Почти прозрачным, невесомым светом…

И птичьи раздавались голоса,

И воздух пахнул предстоящим летом.

В саду царил неведанный покой…

Там на качелях женщина сидела,

И улыбалась, робкою рукой

Обняв девчонку спящую несмело.

Скамья качалась, двигалась едва,

Внимая ветра ласковым порывам;

И мыслями полнилась голова:

О будущем. Действительно счастливом.

Эпилог

Наша жизнь — что старые качели:

То к Земле несется с вышины,

То, на гребне жизненной волны, —

К радости, неведомой доселе…

То скрипит с ветрами в унисон,

То поёт о счастье безмятежном,

Океаном — шумным и безбрежным —

Разливаясь под напевный звон.

Вдаль однажды отойдут невзгоды,

Скрывшись за громадой пыльных лет, —

И взлетим мы, осязая свет,

И вдохнем шального кислорода!..

Наша жизнь — что легкая качель:

В ней беду сменяет ликованье,

Как весной, дыша благоуханьем,

Расцветает солнечный апрель

Вслед за мартом. И вскипает кровь

В чудный миг природы возрожденья…

Жизнь — качель. А ветра дуновеньем

Для нее становится любовь.

ВЕДЬМА

С рассвета на площадь стекается люд:

 Проклятую ведьму сегодня сожгут!

  Сухою соломой покрыт эшафот,

   Заранее весел народ!

Мелькают чепцы и пестрят колпаки,

 По слякоти скачут, теснясь, башмаки,

  А вот и епископ дряхлеющих лет —

   В роскошную рясу одет.

С ним целая свита святейших отцов

 И судей — честнейшей души мудрецов!

  Гудит в нетерпенье священная знать —

   Пора бы уже начинать…

Зеваки под хлюпанье грубых колес

 Пустили на площадь торжественный воз:

  Телегу (да с клячею вместо коней)

   И клетку глухую на ней.

Вся черная, будто копала золу,

 Там ведьма валялась на грязном полу,

  И в тряске совсем не срываясь едва,

   Моталась ее голова.

Свистя, за повозкой гналась ребятня,

 Кидалась камнями, колдунью кляня,

  А рядом, как гордый чернеющий грач,

   Вышагивал чинно палач.

И вот поравнялась повозка с толпой.

 Чуть не был раздавлен бродяга слепой,

  Шатавшийся праздно у ней на пути:

   Да к счастью успели спасти.

Поодаль закованный, выкрикнул вор:

 «Долой дьявольщину! В огонь! На костер!»

  И люд поддержал златокрада того,

   Недавно плевавший в него.

За волосы выволок ведьму палач

 Под гиканье черни, под хохот и плач,

  И бросил, как тряпку, в вонючую грязь,

   Под маскою хрипло смеясь.

Ужасна злодейка поистине та:

 Драниной прикрыта ее нагота.

  Недавно касался испанский сапог

   Босых искалеченных ног.

Пятнадцатилетняя девочка-яд:

 Костлявые руки из робы торчат.

  А грязные патлы, как сажа, черны —

   Примета шайтанской вины.

«В страшнейших грехах обвиняешься ты!

 Крещеная злом самого Сатаны!

  Призналася давеча ведьма во всем,

   Судимая честным судом…

Призналась: порой колдовала в ночи,

 Украла четыре церковных свечи,

  С неведомым духом беседы вела

   И с кошкою черной жила.

От этих злодействий тебя до утра

 Очистит священное пламя костра!

  Могла б индульгенцию также купить

   Да некогда злато копить…»

Колдунья, сполна натворившая зла,

 Усилием воли лицо подняла.

  И детские глянули небом глаза —

   Невысохшая бирюза.

«Деяний своих от людей не таю,

 Да только, епископ, я правду твою

  Разрушу, ведь Дьявол, поверь, ни при

   В магическом действе моем.

И впрямь, ворожила я лунной порой

 Над милой моею болящей сестрой…

  Лечила волшебным настоем из трав,

   Быть может, законы поправ.

И свечи взяла, только вам не назло:

 Чтоб в домике стало соседском светло!

  А прежде ведь в Храме просила огня

   Как ведьму прогнали меня!..

В том доме старуха одна умерла

 Бездетно и голодно, трудно жила!

  Кому ж, как не мне, было свечи принесть,

   Молитву усопшей прочесть?..

Я кошку себе не могла не забрать:

 Старушка любила ее, словно мать —

  Родное дитя. Да к тому же одна

   Погибла бы точно она…

Бесплотный же Дух, собеседник ночной

 Есть Ангел-Хранитель с рождения мой!

  И в Храме святом, подходя к алтарю,

   Частенько я с ним говорю…»

Промолвил епископ: «Родная моя!

 Открылась ты честно, греха не тая…

  За это, сердечную правду любя,

   Всевышний прощает тебя!»

На буром от крови засохшей лице

 При упоминанье о светлом Творце

  Алмазами слез заблестели глаза —

   Заплакавшая бирюза…

«Ужели и вправду теперь прощена?..

 Ужель поднимусь из тюремного дна?

  Вернусь ли к сестре, коли пыткам конец —

   Ответь же, церковный отец!»

Старик улыбнулся: «Забыта вина!

 Пускай же тебя не тревожит она…

  А значит, свободна душа с этих пор…

   Без страха иди на костёр!»

* * *

Над площадью стал смоляным небосвод.

 Давно разошелся нарядный народ.

  И лишь правосудия тлели огни

   Да мрачно темнел эшафот.

Над ним, средь ворон — средь крылатых углей,

 Голубка летала, что снега белей.

  И сколько, крича, не старались они —

   Никак не притронуться к ней!..

А где-то малышки всё плачут глаза —

    Другая уже бирюза.

КОРОЛЕВА

Не задерживайтесь, господа, в проходе —

Всякий нынче поскорей бы рад!

И неважно, что не по погоде,