Отпечатки - [125]
— Так что валяй, Поли, — гони мою треть, и я пошел. В смысле — ничё такого не думай, общаться, конечно, будем. Но, по-мойму, пришла пора мне поработать. Сечешь? Попрактиковаться.
— Ну, это ради бога, Тычок, — но как я тебе отдам треть того, что еще не продал? А?
— Так подели банкноты, бля! Черт побери — мы и так целую вечность уже тянем.
— Нам нужно тянуть. Сам знаешь. Они слишком новые. Опасно.
— Ну, блин, я рискну. Просто отдай их мне, Поли, и я пошел.
И я вам прямо скажу — я об этом думал. Я думал, да, может, он и дело говорит, старина Тычок: может, мы достаточно уже тянули. Пустим их в ход помаленьку, одну за другой… да, может быть. Так что я вытащил их и, типа, хорошенько поглядел, и, господь всемогущий, — говорю вам, ребята, хорошо, что я это сделал. Потому как они были неправильные. Все до одной. Раньше я не замечал — ни разу не замечал до этой самой минуты. Но как-то умудрился (прежде я никогда не портачил по этой части) пропустить серийный номер внизу. А переделывать их нельзя, сами знаете: что сделано, то сделано. Я сказал Тычку и… ну не знаю, сначала он, небось, решил, что я лапшу ему на уши вешаю. А когда своими глазами увидел, едва не рехнулся. А потом сказал: да какая разница — скупщик, сказал он, ни хрена не заметит, пока Тычок благополучно не смоется. Да? говорю я. А потом он что сделает, Тычок? Мозгой-то пошевели, сынок. Или копам настучит, или мальтийцам, или косоглазым — уж кто-нибудь да схватит тебя за руку. А? Подумай хорошенько, сынок. Да. Ну и вот. Мы их жжем. Вот и все. Вот прям сейчас и сожгли. Поэтому я Тычку отдам все, типа, паспорта, удостоверения личности и прочую мелочевку (они-то в порядке — они пойдут в дело), а потом отдам его долю, когда мы продадим этот бордель. Потому как я собираюсь его загнать, и поскорее: Бочка начинает зудеть, и вообще. Говорит мне, он мне говорит: мне больше нечего делать, Поли: мне больше нечего тут делать. Бедолага: и такой грустный при этом. А я? Что ж, я здорово переживаю, скажу вам по правде. Потому что я этот наш дом люблю. Но я должен его продать, нравится мне или нет. Вы и сами все понимаете. Так что не знаю пока, вот и все, что могу вам сказать. И, я прикидываю, я не один такой. Тут что-то странное в воздухе в последние дни. Новый год на носу, понимаете, — и все очень нервничают, если хотите знать мое мнение. Как Майк. Старина Майк. Поболтал с ним недавно (но не говорил ему, что с Уной творится: ясен день, не говорил — за кого вы меня принимаете?), его здорово колбасит, старину Майка. Он мне и говорит, говорит мне:
— я поражен, Пол. Глубоко поражен. Тем… боже, — кем я оказался. В смысле, никогда толком — не знаешь, да? Пока не попадешь в переплет. Идешь себе по жизни со всеми своими маленькими слабостями и хобби, по полочкам разложенными мнениями и любимыми книгами, и прочей ерундой, которая тебе, дураку, нравится или не нравится, и начинаешь, ну не знаю… начинаешь думать, будто эти вещи, они как бы определяют тебя. Что все эти вещи — и есть ты. Ты становишься ограниченным, я вот к чему, Пол. Ограниченным, толстым и ленивым. И таким, блин, до фига самодовольным. Вот что со мной случилось. Меня опутало все это… барахло. Все эти остатки жизней, которые взаправду были прожиты. Людьми, которые достойны так называться…
— Хватит, Майк, — хватит себя мучить, — мягко сказал Пол. — Мы все не идеальны. И не надо наезжать на твои первоклассные вещи. В жизни не видел такой замечательной коллекции.
— Да, но ведь это только барахло, правда, Пол? Гм? В смысле, это всего лишь охрененно большая коллекция барахла. Подержанное старое барахло, которое… ну, все это вне меня, да? Забавно, что я никогда этого не замечал. Ничто из этого ни в малейшей степени не имеет отношения к тому, что я на самом деле есть. В смысле… послушай, Пол, извини, если я немного — ну, знаешь, перебарщиваю, — и пожалуйста, не думай, будто я снова заплачу, нет, потому что, если честно, во мне, по-моему, ни единой слезинки не осталось, честное слово… просто… ну, мне кажется, я могу с тобой поговорить, Пол — что ты поймешь, ну — хоть что-то. И я знаю, ты ценишь — вещи, барахло. Мусор. Это Уна так сказала, знаешь. На днях. Мусор, сказала она. Она столько лет провела среди них — жила ими, если хочешь… и тут вдруг поворачивается ко мне и спрашивает: ну, что ты теперь будешь делать, Майк? Со всем этим мусором?
— Не стоит. Не забивай себе голову Уной, старина. Она все это любит, Уна.
— Что ж. И я так думал. Но ты видел, да? Как она — била и пинала меня. Я весь в синяках, да. Понимаешь, я думаю, может, дело во мне. Пол. Не в вещах. Может… раньше, ну — я был почтенным хранителем этого старого поколения, великого поколения: поколения людей, сражавшихся на войне. Сам же я ни с чем не способен сразиться, Пол. Я просто разваливаюсь на куски. Мне невыносимо то, что происходит здесь и сейчас со всеми нами. Я не знаю, что с нами станет. Иисусе — если б я жил во время войны, ну — я бы недолго
