Отнимать и подглядывать - [6]

Я потому подробно пишу, что этого уже нет. Деревянное здание «Высоты» сломали, на его месте настроили много шикарных вилл. По тому мосту уже не пройдешь: загородка и охрана. Остальные два мостика едва держатся. Река зарастает. Гипсовые балюстрады осыпалась, беседки почти разрушились, и на территорию санатория не пускают. Кругом глухие уродливые заборы с надписями «прохода нет!».

Теперь можно свободно гулять только по верхнему парку санатория, в отдалении от реки, где был памятник Сталину (ныне просто кирпичная тумба), к которому сходятся липовые аллеи (на спутниковой карте Google очень хорошо видны эти лучи вокруг бывшего вождя народов). Но и этот парк зачем-то обнесен новым железным забором. Спасибо, решетчатым.

Но я забежал вперед. Итак, слева было все только что описанное. Впереди был большой клеверный луг, спускающийся к излучине реки. А справа – лес. Большой и красивый, с сосняками и березняками, с полянками и болотцами, с земляникой и грибами, с оврагами, где журчали ручейки, с просеками, выходящими на поле, заставленное стогами.

Поселок был на пятьдесят примерно домов. Участки были по полгектара примерно. То есть вдвое меньше, чем в Переделкине, в Мозжинке или на Николиной Горе. Но все равно большие.

В те времена наш поселок не охранялся, естественно. Иногда случались кражи. Иногда – мелкие акты вандализма (варенье по полу разлить). Воров боялись. Отдельно побаивались так называемых «фабричных», то есть жителей поселка Троицкий. В них видели классово опасных соседей.

Но главный страх был, что участки начнут резать. В смысле – делить. Вдруг. По распоряжению сверху. Потому что многие писатели тоже хотели жить в Пахре. В Литфонде и Союзе писателей об этом шли разговоры. Вот, дескать, есть полсотни везунчиков, вклад которых в литературу не так уж велик, ну и так далее. Как это у Булгакова: «Один в пяти комнатах в Перелыгине!» Действительно, нечестно.

Впрочем, никаких серьезных административных намеков не было. Но все равно боялись и ненавидели самоё мысль о возможном переделе. Поэтому, когда литературовед Владимир Жданов захотел продать моему отцу часть своего участка, получился форменный скандал.

Мы ведь поначалу в Пахре снимали дачу, в том числе и у Жданова – крошечный домик на краю участка, так называемую времянку. Вот отец и предложил Жданову такую сделку. Тот согласился. Боже, что началось! Заседания правления и общие собрания шли одно за другим. Дело в том, что по закону это было разрешено, однако последнее слово оставалось за кооперативом, поэтому-то и была такая суета. Мелкопоместная гордыня победила. Сильнее всего влетело Жданову – как предателю идеи территориальной целостности.

Потом отец все-таки купил дачу, настоящую, на большом участке. Много лет спустя я решил построить себе на этом участке отдельный дом. Времена были уже горбачевские, дышалось посвободней, однако носы были задраны точно так же. Меня в правлении кооператива изумленно спрашивали, как я дерзнул такое замыслить. «А что?» – «У нас же поселок писателей!» – «Я тоже писатель, у меня идут две пьесы, по моим сценариям сняты фильмы, отсюда и деньги…» – «Да при чем тут деньги! Ты же не член Союза писателей!» – «Ну и что? В уставе не написано, что нужно быть членом Союза писателей. Вот Авдиев, Жимерин и Кабалевский тоже не члены». – «Авдиев академик, Жимерин бывший министр, а Кабалевский известный композитор!» В общем, понятное дело. Кто ты и кто они. «Здесь живут знаменитые люди, а ты пока что никто!» – это сказал мне один известный поэт и хороший человек, он был за меня, помогал мне, лоббировал, но… но при этом понимал, что поступает не совсем правильно.

Особенно всех возмущало, что дом был не очень маленький, по тогдашним меркам. Метров сто двадцать, наверное. Ух. В общем, мне долго объясняли, что я недостоин. То, что это строится на свои деньги, в расчет не принималось. Аргументы были другие. «Вот смотри, – на полном серьезе говорили мне хорошие советские писатели. – Вот писатель NN. Он очень давно в литературе. Комсомолец первых пятилеток. Написал пять романов и много повестей. Член бюро по прозе. А у него дом – всего семьдесят метров, включая веранду. Ну не стыдно тебе? Ну зачем тебе такой дворец, скажи нам по совести, мы же тебя ребенком помним! Какой ты тогда был хороший мальчик! А сейчас? Нет, ну ты сам посуди…»

За этими разговорами постепенно настала всеобщая либерализация. Но и тогда мне отказали выделить часть земли в отдельную собственность. «Это будет ужасный прецедент!» – махали руками хорошие советские писатели. – Участки начнут резать!»

Но, как сказал один далеко не бедный русский литератор, «в мире есть царь. Этот царь беспощаден». Рынок названье ему. Златой телец боднул мелкопоместную гордыню, и она тихо рухнула, подняв лапки. В поселке зафырчали экскаваторы, застучали молотки, запели пилы и дрели, звонко заматюгались прорабы. Это я изъясняюсь языком писателя NN, комсомольца первых пятилеток. Потом пришли землемеры и принялись резать участки. Сейчас у нас в поселке не пятьдесят хозяев, как прежде, а без чуточки сто. Притом что некоторые особо консервативные поместья остались нетронутыми. Но большинство участков разделилось на две, три и более части. А и то: десять-двенадцать соток – вполне достаточно земли для загородного дома.