В соседнем здании, где раньше находился архив дивизии, теперь обитали большевики и Александра. Но ни там, ни там не было возможности самим готовить пищу, так что ежедневно за завтраком, обедом, чаем и ужином члены РСДРП(б) встречались с членами царской семьи.
Одынец, посмеиваясь, рассказал, как поначалу горячие головы из большевиков и особенно – из большевичек пытались выказывать свое презрение к Романовым. Хотя царская семья держалась подчёркнуто дружелюбно, большевики таким запасом воспитания похвастаться не могли и твердо пытались бойкотировать именитых соседей. Но на защиту бывшего хозяина земли русской решительно встали Сталин и Луначарский, и остракизм как-то не прошел. Зато потом началась такая яростная агитация, что мягкий Николай не продержался и трех дней. Он полностью и безоговорочно капитулировал и очень скоро оказался в стане левых марксистов. Оказалось, что бывший император обладал прекрасной памятью и через неделю уже вовсю поддерживал большевиков в деле пропаганды среди своей семьи коммунистических идей, позволяя себе, однако, спорить с некоторыми постулатами Маркса, ссылаясь на Ленина, Сталина и Каменева. А в один из дней Глеб подавился и чуть не откусил ложку, услышав, как бывший император доказывает Сталину необходимость немедленной агарной реформы и уничтожения любой формы собственности, кроме общественной. Когда Борис, Татьяна Соломаха и Татьяна Николаевна дружно лупили его по спине, он смог прохрипеть только: «Маоист, блин…»
Первое время Борис и Глеб слегка посмеивались над этим ежедневным сюром, но после привыкли. И даже уже особо не удивлялись, когда пятнадцатилетняя Анастасия и двенадцатилетний Алексей буквально вцепились в Сталина и Фрунзе, требуя создать организацию юных коммунистов, в которую они собирались немедленно вступить.
Единственная, кому все эти страсти были глубоко фиолетовы, была Александра. У девушки появился искренне любящий муж, и она просто наслаждалась этим фактом. Разумеется, с Глебом и Борисом все отношения, кроме дружеских, были немедленно прекращены…
Вечерами офицеры, да и многие нижние чины, собирались в своеобразном клубе – двухэтажном здании недостроенной дивизионной унтер-офицерской школы. Сюда же приходили сестры милосердия, женщины-большевички, да и царская семья не брезговала подобными посиделками. Тут имелись рояль, фисгармония и два пианино, часто играл дивизионный оркестр, устраивались танцы. А еще здесь же располагалась дивизионная библиотека.
Вот как раз в нее-то и зашли вечером Александра и Сталин. Сталин хотел разыскать последнюю работу Дюринга, которую Сашенька обещала ему перевести на русский язык, чтобы Иосиф Виссарионович мог написать отповедь на весьма спорные утверждения этого экономиста.
Внезапно откуда-то сверху раздалась назойливая простенькая мелодия, и Александра замерла. Сталин удивленно посмотрел на нее: губы жены беззвучно проговаривали какие-то слова. Он пригляделся и прочитал по губам: «Я буду вместо, вместо, вместо нее, твоя невеста, честно, честная, ё!»
– Что это? – спросил он встревоженно.
В его мозгу молнией сверкнуло: «Неужели?! Неужели забеременела?!», потому что он точно знал: в состоянии беременности женщина вполне может требовать чего-то несусветного и нести совершеннейшую бессвязную чушь.
Но тут Саша заулыбалась, искательно заглянула ему в глаза и попросила:
– Поднимемся? Я тебе потом честно-честно все переведу, а?
Иосиф Виссарионович, было, нахмурился, но потом ласково улыбнулся:
– Конечно, татка[153]. Пойдем…
На втором этаже они достаточно быстро отыскали комнату, откуда раздавалась мелодия. Возле пианино сидел Львов и выстукивал одним пальцем этот незамысловатый мотив, а за ним сидели две Татьяны: Соломаха и Романова. Сталин пригляделся, потом вдруг тихо фыркнул и легонько толкнул Сашеньку локтем. Та присмотрелась и с трудом подавила смех: девушки жадными глазами пожирали Глеба, но вдруг разом синхронно поворачивались и бросали друг на друга свирепые взгляды. А потом снова поворачивались к Глебу…
– А кроме Глюкозы еще что-нибудь можешь? – спросила Александра.
Львов резко обернулся и захлопнул крышку клавиатуры:
– Да я и Глюкозу-то не могу, – усмехнулся он. – Я с пианино не дружу… На гитаре еще – туда-сюда, только – на шестиструнной, а здесь таких… – Он махнул рукой, а потом весело добавил: – А на этом сыграть я могу, но мне нужно сперва показать: на какие клавиши нажать и сколько раз…
Все засмеялись. В этот момент раздался грохот сапог: по коридору шли офицеры. Один из них – пилот-подпоручик Орлов[154] нес в руках отменного качества гитару. Концертную. Испанскую. Шестиструнную.
– А вот мы сейчас и попросим товарища Глеба показать нам: как он играет на гитаре? – произнес Сталин.
Офицеры, услышав это, подошли, и Орлов протянул Львову инструмент:
– Сыграйте, командир…
Львов взял на пробу пару аккордов, а потом вдруг тронул их легким перебором:
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
[155]Сашенька не выдержала и подхватила:
