Отморозки: Новый эталон - [2]

– Вам нужно немедленно показаться врачу! – заявила она безапелляционно и пояснила отцу и брату, что произошло. – Может быть внутреннее кровоизлияние или контузия…

– Увы, ваше императорское высочество, я и в самом деле контужен, – Борис уже справился с болью и теперь говорил легко и уверенно. – Контужен… в самое сердце… Кто бы мог подумать, что озорник Купидон может не только стрелять из лука, но и швыряться камнями?!

Комплимент цесаревне понравился: в меру откровенен, в меру ироничен, причем ирония над собой, а не над ней. А она слышала, что Анненков грубоват, даже более грубоват, чем ее Львов… Ее?.. Нет, нет! Она не какая-нибудь светская вертихвостка и не меняет поклонников, словно бальные митенки… Генерал-майор Львов – вот кто у нее на сердце сегодня! Но, конечно, генерал Анненков… Ольга бросила на стоявшего рядом с ней красавца быстрый взгляд: ах, есть в нем что-то, есть… А вот интересно: о чем он сейчас думает?..

В этот самый момент Борис Владимирович размышлял о том, какие аргументы можно еще привести своему отмороженному товарищу, чтобы он перестал наконец использовать при обучении взрывные устройства большой мощности. В прошлый раз, при взрыве двух пудов взрывчатки три человека оказались в госпитале с переломами ног, а еще одного контузило так, что он и по сию пору слегка заикается. И как объяснить Львову, что условия, приближенные к боевым, это – замечательно, но приближенные к боевым потери – это вот никуда не годится! А сам Львов, бежавший вместе со своими штурмовиками и изрядно потевший под тяжеленной кирасой, думал о том, что после этого взрыва опять придется вызывать в часть дантиста и зубного техника, потому что от сотрясения почвы крошатся зубы…

После учений в дивизии дали обед в честь императора и членов его семьи. Николай с удовольствием отведал из солдатского котла окуневой ухи, приятно удивился рыбным котлетам, которые подавались на второе, и воздал должное сладким пирожкам с ягодами и крепкому ерофеевскому чаю. К удовольствию императора, все в дивизии – от нижних чинов до самого командира – ели одно и то же и из одинаковой посуды – простых жестяных мисок. Разве что офицеры ели не деревянными ложками, а нейзильберовыми[1] трофейными, на которых кайзеровские орлы были забиты словом «Россия».

Во время обеда Ольга искоса поглядывала то на Анненкова, то на Львова. Перед тем как сесть за стол, командир Георгиевской штурмовой вызвал своего начальника штаба в кабинет, и там они что-то обсуждали, а потом долго кричали. То ли друг на друга, то ли вместе по какому-то поводу. Кажется, они обсуждали животных, чему цесаревна очень удивилась, и она даже усомнилась в том, ясно ли расслышала слово «муфлон». Да нет, вроде бы так Борис Владимирович и сказал: «Муфлон!», а потом еще что-то добавил, только она нечетко расслышала. Не то «кабан», не то «орлан»…

И еще было странно, что про животных они спорили как-то очень сильно. Ольга сама видела, как Львов из кабинета командира вышел с каменным лицом и стиснутыми до белого кулаками. Анненков вслед за ним тоже вышел мрачнее тучи. И чего им сдались эти дикие бараны?..

Цесаревна еще поискала глазами – где там похожий на тяжелое каменное изваяние Глеб. Ей иногда казалось, что и сам он словно вытесан из тяжелого крепкого серого гранита. А вот Анненков – не такой. Он словно бы стальной клинок: гибкий, но прочный и такой же сильный и грозный… Да что это она, в самом-то деле?!! Зачем опять в мысли ее лезет «черный генерал»?!! Чего он?!!

Ольга обозлилась на себя, даже за руку себя ущипнула. Вот же привязался к ней этот атаман. Его так все в дивизии и зовут: «атаман». Даже нижние чины к нему обращаются не «ваше превосходительство», а попросту. Например: «Атаман, разрешите доложить». Или: «Атаман, там то-то и то-то…», «Атаман тут надо…», а то и просто: «Сделаем, атаман!» Так в армии не положено, хотя если посмотреть и подумать… Может быть, так и нужно? Георгиевская штурмовая так воюет, что с немцами от одного только названия этой дивизии нервические припадки случаются! Она вдруг вспомнила, как смешно задергался похожий на старого моржа вислоусый Гинденбург, когда к нему в Зимнем дворце подошел Борис и, смерив его взглядом, поинтересовался: «И как вам, генерал, русская зима? Скажите спасибо, что вы к нам не зимой в плен попали…»

Ольга представила себе, как по заснеженной русской дороге бредет толпа немцев в кургузых серо-голубых шинелях, а впереди мерно вышагивает, опираясь на стек, Гинденбург, подняв воротник и обмотав голову вместе с фуражкой каким-то странным клетчатым шарфом. И по обочинам едут казаки Анненкова с шашками наголо, а над дорогой метет и вьюжит…

Гинденбург с поднятым воротом брел перед ее глазами словно живой, и цесаревна невольно прыснула. А возглавляет колонну сам «атаман» Борис, и ветер чуть треплет его смоляной чуб… ОПЯТЬ?!! Да что он все время лезет в ее мысли?! Сам он – муфлон! А еще – кулан! И дикая зебра!..

…Автомобиль фыркнул и остановился возле дома на Гороховой. Борис вышел и уверенно зашагал к подъезду. По какому-то странному стечению обстоятельств – а может быть, вовсе и не странному, а вполне закономерному, основные контакты с царской семьей и ее ближайшим окружением легли на плечи Анненкова-Рябинина. Львов-Маркин как-то очень естественно стал основным контактером с РСДРП(б) и теперь уже не только напрямую общался с большевиками, находившимися в России, но и, по его же собственному выражению: «активно пополнял полное собрание сочинений». Это означало, что Глеб вступил в активную переписку с Лениным, обменялся с ним уже шестью письмами и сейчас лихорадочно писал седьмое, в котором яростно доказывал возможность построения социализма в одной, отдельно взятой стране.