– Не так… – есаул остановил землекопов, – ты под углом копай, чтобы смотрело в сторону дороги.
Самый ценный подарок установили в середине минного поля, развернув большую дубовую бочку открытым отверстием вдоль дороги. На это изделие у есаула были особые планы, и с ним он провозился дольше всего, хотя полагал, что будет наоборот. Осколочные мины – пироксилиновые шашки, обсыпанные рублеными гвоздями и металлическим мусором, собранным по всем деревням, через которые прошли анненковцы, – изготовили семнадцать штук. Больше не получилось из-за отсутствия поражающих элементов. Узнав о том, что гвоздей больше нет, Анненков мученически возвел очи горе и в который раз проклял российскую отсталость.
Готовые мины сейчас ставили в ряд, соединяя электродетонаторы проволокой. Вчерашние крестьяне управлялись с лопатами быстро, и через полчаса всё было не только выкопано и закопано, но и скрыто подходящей маскировкой, а Анненков и Львов вместе с конвойной сотней залегли метрах в ста от дороги, поджидая германских кавалеристов.
Первой проскочила разведка и, не заметив ничего подозрительного, скрылась за поворотом. А через полчаса показались походные колонны драгун.
Шли драгуны кучно, по четыре в ряд, и, подпустив их до приметной ветки, Анненков положил руку на плечо Львова:
– Давай.
Тот резко опустил шток взрывной машинки, и с лёгкими хлопками из земли вылетели жестяные бидоны осколочных мин. Подрыв произошёл почти одновременно, и облака стальной картечи стеганули по людям и лошадям, перемешав в одно мгновение живую плоть и дорожную пыль в кровавое месиво.
Крики умирающих на секунду заглушили все звуки, но сразу же после взрывов на дорогу начали падать деревья, рассекая колонну на части, и загремели другие взрывы. Хороших мин – всего семнадцать штук, но были мины и похуже, которые тоже собирали свою кровавую дань с дороги.
Когда Анненков в бинокль увидел, как сквозь завалы пробивается плотное ядро всадников, среди которых торчал флаг, он вздохнул и, отняв окуляры от глаз, печально посмотрел на товарища.
– Жги тварей, Глеб.
– Щас, – тот споро подсоединил к машинке последнюю пару проводов и, вытянув шток взрывмашинки, снова качнул его вниз.
Пироксилиновая шашка весом три килограмма вытолкнула пятидесятилитровый бочонок с напалмом вперёд и, одновременно разрушив его, распылила облако горючей смеси почти на сто метров дороги. Огненное облако мягко накатилось на ещё живых, и над дорогой повис рёв, в котором не было ничего человеческого.
Эхо криков блуждало по лесу ещё несколько секунд, но на самой дороге всё уже стихло. Выжившие забились по обочинам, а мёртвым было уже всё равно.
– Вахмистр! – Анненков строго посмотрел на вытянувшегося во фрунт казака. – Трофеи собрать, раненых добить.
По пути к Ковно «бригада» четырежды натыкалась на этапируемых пленных, после чего происходила мгновенная смена ролей, и бывшие конвоиры проклинали тот день, когда появились на свет. Весьма энергично, хотя и недолго.
Большинство освобожденных пленников «бригада» всасывала в себя со скоростью, сделавшей бы честь самому мощному пылесосу или небольшой аэродинамической трубе. Казаки, пехота, артиллеристы и вообще все, что было встречено подразделением в германских тылах, втягивалось в структуру и распределялось уже в автоматическом режиме.
Кое-кого отпускали в самостоятельные прорывы. Это в первую очередь касалось штаб-офицеров, не желавших подчиняться Анненкову и не одобрявших пример полковника Крастыня. Иногда уходили и отчаянные головушки из обер-офицеров, прихватив с собой немного продовольствия и вооружившись трофейным оружием. Одного из таких «забубенных» Львов очень долго уговаривал остаться, но тот был непреклонен. Этому ротмистру претило переодеваться во вражеское обмундирование, и вообще, на взгляд Анненкова, этот грозный муж обладал чрезмерной независимостью и гипертрофированным самомнением.
– Да отпусти ты его, – наконец махнул он рукой, послушав уговоры друга. – Хочет идти, пусть идет. Идите, ротмистр, получайте винтовку, патроны и сухарей на дорожку.
Освобожденный пленник ушел. Анненков собирался было спросить у Львова, какого пса товарищ так приставал к этому ротмистру, но тут его присутствие срочно потребовалось у казаков. Те сумели разговорить каких-то местных жителей и выяснили нечто, что очень заинтересует их командира, или, как все чаще и чаще называли его в «бригаде», – атамана.
Новости действительно стоили того. Местные рассказали о ковенском гарнизоне, о его слабости и малочисленности, и за делами Анненков совсем позабыл странное поведение штабс-капитана.
А вспомнил только вечером, когда увидел сидящих под накинутой буркой Львова и Чапаева. Они молча прихлебывали из фляжки, и Анненков-Рябинин вдруг с удивительной ясностью понял: это кого-то поминают.
– Кто это у нас новопреставился? – поинтересовался есаул.
Чапаев бросил быстрый взгляд на СВОЕГО командира и не удостоил есаула ответом. Львов же протянул флягу товарищу и просто сказал:
– Вечная память ротмистру Каппелю…
– Вечная… – согласился Анненков и отхлебнул, но тут же поперхнулся. – Кому?!
– Ротмистру Каппелю, Владимиру Оскаровичу, прикомандированному к пятой Донской дивизии, – меланхолично пояснил Львов и протянул руку за флягой. – Ты или пей, или отдай, а коньяком плеваться грешно.
