– Та-а-ак… – протянул Анненков, обходя вокруг бронемонстра, и повторил: – Та-а-а-ак… Машина на ходу?
– Ща узнаем. Я уже послал парней бензин искать.
– Если не на ходу, сможем эту дуру демонтировать?
– Сможем, – уверенно сказал Львов. – Я те даже больше скажу: тут еще одна такая же дура на обычном лафете имеется. Вроде бы их просто в кузов грузовиков ставили и – аля-улю, гони гусей! Грузовик, ясное дело, подбили и поленились сюда тащить, а дуре ничего не сделалось, вот ее и – того… Ну как, твое благородие? Угодил?
– М-да уж… Нет слов, одни междометия… – И с этими словами Анненков-Рябинин обнял друга и крепко сжал. – Везучий ты, чертяка! В следующий раз, я понимаю, ты танк «тигр» захватишь?
– «Леопард» А2, – поморщился Львов-Маркин. Рука еще окончательно не зажила, а объятия Анненкова были воистину стальными…
Следующий день прошел в Шиплишках удивительно спокойно. Никаких эксцессов, если не считать двух неприятных случаев. Первым оказались трое немцев, спрятавшихся в погребе и переждавших там ночной налет. А утром они, изрядно намерзшись в своем подземном укрытии, решили попробовать уйти из городка и дать знать германскому командованию обо всех тех безобразиях, которые творятся у них в тылу. Их заметили, при попытке захватить началась стрельба. Погиб один драгун из эскадрона штабс-ротмистра Васнецова, но и из беглецов не уцелел никто.
Вторым чрезвычайным происшествием оказалось изнасилование местной жительницы двоими рядовыми из роты Крастыня. Взбешенный этим известием, Анненков приказал повесить обоих негодяев, и насильников повесили на площади напротив костела. Рота, было, заволновалась, но к Крастыню примчался Львов со своими охотниками и двумя пулеметами, и волнение как по волшебству стихло.
Анненков озирал склад, который оказался ни много ни мало складом трофейного вооружения и амуниции, и на душе у него становилось весело. Бронеавтомобиль, да еще и на ходу, два полностью исправных легковых автомобиля «Руссо-Балт», один из которых оказался даже заправлен, восемь полевых трехдюймовок и одна 48-линейная легкая гаубица, семь пулеметов «максим» и три «мадсена», две тысячи винтовок, полмиллиона патронов – всего и не перечислить. Правда, у одного «мадсена» заклинило затвор, а два «максима» не тянули ленту, но оружейники заверили, что вот еще пара дней – и все будет в норме. Не извольте беспокоиться, господин есаул…
Но вот кроме оружия, которым теперь вся «сводная штурмовая бригада имени генерала-лейтенанта Давыдова» снова оказалась снабжена даже с переизбытком, все остальное Анненкову как-то не очень нравилось. За время путешествия по лесам и болотам форма у людей истрепалась, и даже господа офицеры нет-нет да и щеголяли прорехами в кителях или галифе. А про порыжевшие ремни и сапоги можно было и не говорить.
Полковник Рябинин не любил небрежности во внешнем виде, а есаул Анненков просто с ума сходил, видя у подчиненного оторванную пуговицу или прореху в гимнастерке. И вот, наконец, свершилось: в этих богом и людьми забытых Шиплишках обнаружился склад обмундирования. Правда, немецкого, но он не придал этому большого значения. Даже наоборот – обрадовался, так как вспомнил о возможностях авиаразведки и быстро сообразил, что колонна войск в фельдграу, движущаяся по дороге в любом направлении, не вызовет у немецких авиаторов никаких вопросов или подозрений. И со спокойной душой отдал приказ: всем переодеться в немецкие трофеи…
– …Твое благородие, ты с дуба рухнул или съел чего? – Львов в упор посмотрел на своего друга. – Ты чего творишь? Хочешь, чтобы у нас начался бунт, бессмысленный и беспощадный?
– Постой, постой, – не понял Анненков. – Ты чего на меня накинулся? Что я те сделал?
– Не сделал? А как насчет твоего приказа переодеться в немецкое? Мне, знаешь ли, тоже не улыбается, чтоб меня, в случае чего, повесили, как шпиона.
– Не понял?
– Чего ты не понял? Если, не дай бог, я сейчас в плен попаду, то мне – лагерь, да к тому же – плохо охраняемый. Я оттуда и сбежать могу, – Маркин ухмыльнулся. – Тем паче, что мой Львов немецкий знает. Не как родной, но знает. А если я немецкую форму на себя напялю, разговор со мной будет короткий. А веревка – длинная!
– И что? Ты в плен собрался?
– Я – нет, хотя может случиться всякое. А вот господа офицеры воду мутят, да и солдатики волнуются. Здесь еще Женевские и прочие конвенции соблюдаются почти, как прописано. Тут к пленному даже невесту могут пропустить. И приедет, и выйдет за военнопленного замуж, и домой вернется, и никто ее не интернирует…
Анненков-Рябинин недоверчиво посмотрел на своего друга:
– Врешь?
– Чтоб я на мине подорвался! Где-то мне попадалось, что за время Первой мировой таких свадеб сыграли полторы тысячи[56], – Львов хмыкнул. – Вой на джентльменов, что ты хочешь.
Анненков-Рябинин глубоко задумался: «Действительно, получалось как-то не комильфо – офицеры таких фокусов не поймут. Да и солдат взбунтуют. Легко и непринужденно. Но делать-то что-то надо! Нельзя же бесконечно мотаться по тылам немецкой армии в РУССКОЙ военной форме! Вычислят, окружат, прижмут к реке и – крышка! „Если прижмут к реке – крышка!“
