Отмеченный сигилом - [15]
От настойчивых вопросов Тавии о жизни до Ритуала десятник старался отшучиваться, утверждая, что служил в полку имперских скутатов – тяжеловооруженных воинов, составляющих костяк пехоты западной и восточной армий. А потом, в год, когда случился Ритуал, якобы получил контузию, неудачно свалившись с лошади.
Нетрудно было заметить, что госпожа Тавия не особенно верила в подобную неловкость человека, способного пройти по веревке, натянутой между крышами кибиток. Иногда девушка присутствовала на тренировках, которые он устраивал своим дозорным. Но сомнения тактично держала при себе, заставляя Лаена сосредоточиться на том, что случилось с ним после того события.
Раз за разом десятник повторял, содрогаясь внутри, как очнулся связанным по рукам и ногам в грубо сколоченной клетке. Он не помнил, как там оказался и что делал до этого момента. Не мог назвать даже своего имени. Узилище занимало половину пространства темной и грязной избы с низким накатным потолком и было под завязку набито такими же, как он, пленниками, мужчинами и женщинами. Склизкий пол покрывали человеческие испражнения, а каждый вдох грозил вывернуть легкие наизнанку. Крестьянский хлев выглядел в тысячу раз пристойнее по сравнению с этим местом.
Усилия освободиться от пут оканчивались поражением и тревожным забытьем. Крики и мольбы других пленников вновь приводили в чувство. Они начинались, когда клетку отпирал человек в черных одеждах и забирал очередную жертву. Многие слышали его шаги заранее – цок, цок, цок – клацали подбитые гвоздями каблуки, словно то была роковая поступь самой первородной Мальки. Затем перед глазами появлялись острые и блестящие носки сапог, закрытые полосками жести. Обессиленные пленники приходили в себя и, загребая руками нечистоты, стремились закопаться поглубже под тела товарищей, чтобы выбор черного пал не на них.
Прошла ночь, а за ней еще одна, прежде чем такая же, как он, пленница разгрызла обломками зубов путы на его руках. Он запомнил лишь грязно-белую копну волос, тоскливый взгляд голубых с поволокой глаз и имя, в какой-то момент исторгнутое распухшими губами:
Марта. Целительница.
И снова – цок-цок-цок… Ее забрали, пока он ослабевшими пальцами ковырял ремни на ногах. Больше медлить было нельзя – некоторые видели, что он наполовину освободился, и уже пытались криками привлечь внимание черного, чтобы в виде поощрения не быть выбранными в следующий раз.
Засов на двери клети находился под властью мелкой сущности. Непреодолимое препятствие для измотанных узников, но не джараха, которого она даже не заметила. Оставив клеть открытой, он подобрал с пола кусок камня, отколовшегося от неиспользуемой печи, и решительно пошел на вторую половину избы, отделенную неряшливой занавесью. Отдернув в сторону заляпанный кровью кусок дерюги, десятник внезапно осознал, что уже давно не слышит глухих стонов целительницы.
Перед глазами оказался лысеющий затылок человека в черной робе, склонившегося над лежащим поперек стола телом. В нос ударил неприятный запах убоины и дурмана настурции. Замерев на мгновение, Лаен неосознанно посмотрел на сапоги черного – остроносые, подходящие для верховой езды, обитые полосками металла для большей прочности и красоты.
В строгой последовательности расставлены оплывшие свечи. Черный ловко орудует ножом. Рассеченная плоть раскрывается и удерживается с помощью специальных зажимов. Всюду баночки и колбы, которыми по очередности пользуется маленький человек. Он алхимик. Черный алхимик.
Заведя руку за голову, Лаен со всех оставшихся сил опускает камень на его затылок. Удар выходит смазанным – сказывается истощение. Не удержавшись на ногах, десятник заваливается вперед, плечом отбрасывая вскрикнувшего черного, и валится прямо на тело целительницы…
В голове будто взрывается со страшной силой бочка пороха. Потом еще одна и еще… целый арсенал.
…Позади безумно кричали пленные, а десятник устало продирался через кусты орешника, стремясь оказаться подальше от страшной избы. Свежий лесной воздух пьянил и туманил разум. Шершавая кора деревьев царапала кожу, а еловые иголки застревали под ногтями. Но Лаен улыбался, облизывая окровавленные губы. Он считал, что мог бы так бежать еще долго-долго, хоть до самой столицы, упиваясь свободой и ветром. Но внезапно ноги спутались между собой, и лесная подстилка со всего размаху ударила по лицу.
Прошло несколько дней. Бесцельное блуждание по лесу едва не оказалось тогда для десятника последним воспоминанием. Не понимая, кто он такой и как оказался в той могильной избе, исхудавший телом и израненный душой, он так бы и умер в безызвестном месте, если бы случайно не вышел к одинокому хутору.
Еще не старой вдове, недавно схоронившей мужа и оставшейся одной с хозяйством, приглянулся «беглый солдатик», и он прожил на хуторе больше года, пока память частично не восстановилась и он не вспомнил свое имя, детство и подробно – юность, проведенную в клане джарахов. Возможно, прожил бы и дольше, на радость расцветшей вдовушке, души не чаявшей в сильном работящем парне, скрашивающем ее дни и ночи, но гражданская война однажды докатилась и до тех мест.
