Откуда ты, Жан? - [20]

— Судьба, наверно… Так моя мать говорит.

— Другие, кому это надо, говорят прямее: будто господь наказал меня за то, что я повесил замок на двери божьего дома. И поэтому, дескать, не могу теперь выздороветь…

«Подожди-ка! — насторожился Ваня. От кого же он слышал эти угрожающие слова? — Да, да, их тётка Глафира тогда сказала. А ведь это её был голос! Тут, в этой палате…

— Вот и про тебя говорят: будто чёрт по голове ударил, — продолжал учитель. — Как договорились. Народ запугать стараются.

— Кто старается, Николай Филиппович?

— Это вот и надо бы нам выяснить. Похоже, их много таких, языкастых…

— Одну из них я знаю, Николай Филиппович.

— Кто ж это?

— Сестра… Та, которая сюда заходила и что-то взяла у вас под кроватью.

— Глафира Аполлоновна? Санитарка? — удивился учитель. — Ошибаешься, Ваня.

— Да, да, эта самая.

— Очень приятная женщина. Всё мне подаёт: и лекарство, и книги.

— Нет, противная. Вы её не разглядели. Грозит всем божьей карой, а сама пьёт самогон…

Ваня кинул взгляд под кровать и вытащил оттуда чёрную бутылку с железной пробкой.

— Это её бутылка, Николай Филиппович. Таскает в ней святую воду.

— Святая ли? — заинтересовался учитель. — Дай-ка понюхаю.

— Только не пейте…

В это время за дверью послышались шаги. В палату вошла другая сестра и, заметив мальчика в поношенной одежде, сидевшего у кровати больного, крикнула:

— Без халата?! Неслыханное дело!

Ваня растерялся, почувствовав, что Николаю Филипповичу грозит неприятность. «Надо бежать, пока не выгнали!» — решил он и, заслышав у двери новые шаги, кинулся к раскрытому окну.

— Ваня! — испугался учитель. — Не смей!

Но поздно: ученик уже спрыгнул с подоконника на карниз. Что-то гулко упало в комнате, кто-то с болью вскрикнул, и Ваня, совсем растерявшись, полез не вверх, на крышу, а вниз, на балкон второго этажа. К счастью, попал он в мужскую палату. Когда больные узнали в чём дело, успокоились и провели его по узкому коридору к тёмной лесенке, откуда он попал на улицу.

Как говорится, нет худа без добра. За грозной сестрой, подосланной тёткой Глафирой, в палату вошёл врач, а следом за ним прибежала и сама Глафира. Они уложили на кровать Николая Филипповича, вскочившего за Ваней и свалившего тумбочку с лекарствами, собрали пузырьки, рассыпанные по комнате. Чёрная бутылка заинтересовала врача. Он отвернул железную пробку, понюхал чёрное лекарство и, сморщив лицо, удивлённо посмотрел на сестру.

— Откуда? — спросил строго.

— Впервые вижу, — сказала сестра, пожав плечами.

— Её бутылка, — показал учитель на Глафиру. — Проверьте, пожалуйста.

Тётка Глафира попятилась и хотела выскользнуть. Но ей преградили путь.

В милиции она долго запиралась, но когда стал ясен рецепт её «лекарства», вынуждена была сознаться, что всё это делала по велению служителей церкви святой Варвары.

Через несколько дней дела у Николая Филипповича пошли на поправку.

Часть вторая

Памятный день

И что за день выдался сегодня? Не верилось, что может быть он таким безжалостным. И это первый день после школы. Первый день, первые самостоятельные шаги…

Вчера были они учениками, а сегодня — уже никто. Вчера и сегодня… Почему ты прошёл, вчерашний день? А ведь был так хорош! Как большая семья, они всем классом были вместе. Вместе мечтали, радовались. Насобирав веток на берегу Казанки, разожгли костёр, кипятили чай, пекли картошку. Казалось, так дружно они будут жить всегда, нисколько не тревожась за завтрашний день.

— Это твоя доля, — сказал Ваня и, разломив душистую печёную картошку, положил половинку на листок подорожника.

— А я… хочу разделить… с тобой, — шепнула Тамара. — Чтобы… чтобы… — Она запнулась и больше ничего не сказала. Густо покраснев, отдала часть половинки Ване. Сама торопливо проглотила свой кусочек.

Ваня знал, что есть такая примета: перед расставанием всё, что имеешь, раздели с близким человеком.

Если бы это сделал Харис, он бы не удивился, а тут девчонка…

Ване стало неловко. Тамара заметила это и, прикусив губу, с обидой посмотрела на него… Потом они молча сидели рядом. Вдыхая свежесть воды, гуляли. Ваня хотел сказать ей что-то значительное, но так и не нашёлся, с чего начать. Она тоже, видно, ждала этого разговора: часто поглядывала на него искоса, будто просила: ну же, ну, говори, ведь завтра мы в школе уже не встретимся… Наконец, Ваня выдавил:

— Тебе, Тамара, большое спасибо…

— За что, Ваня? — спросила она. Взгляд такой чистый, будто глаза её умыты утренней росой…

— Ты же мне помогала… И вообще мне с тобой хорошо…

— Мне тоже… — еле слышно шепнула Тамара.

Больше они ни о чём не говорили, молча вернулись к костру, где уже начались танцы. Они танцевали неумело, робко. Ваня даже взмок от волнения. Боясь притронуться к её белому платью, кружился почти самостоятельно. Когда вернулись к огню, Ваня расстелил на земле свой пиджак и усадил Тамару рядом с Николаем Филипповичем.

— Итак, мои друзья, — сказал учитель, — вы с утра вступаете в большую жизнь. И где бы ни были, какую бы работу не выполняли, не забывайте родную школу. Носит она имя Горького! Перед вами открыты все пути — летите, соколы! А мы… — голос его дрогнул, он закашлялся, — мы… будем гордиться вами.