Откуда течёт «Неман» - [50]

* * *

Сейчас понедельник. Утро. Звонка нет и нет. Боюсь, что его и не будет.

17 декабря 1975 г.

Звонил — и не дозвонился. Ни до Маркова, ни до Озерова. Значит, надо ехать. Мария Илларионовна прислала письмо на имя Жиженко — уточняет некоторые детали, содержащиеся в переписке. Спрашивает, почему задерживается корректура второго номера.

Макаенок предложил поехать мне. Я отказался. Во-первых, это требует денег, которых у меня нет. Во-вторых, и до Маркова, и до Шауро сам Макаенок «дойдет» скорее, чем я. И наконец, в-третьих, 4 января мне предстоит поездка на пленум по фантастике и приключениям. А зачем же — два раза подряд! Накладно во всех отношениях!

19 декабря 1975 г.

Макаенок тянет время. Вчера поздно вечером звонит: так и так, дескать, встречался с самим, то есть с Машеровым, и все равно ничего не выходит. Нужна санкция Москвы.

Мотивы? Да очень простые! Переписка двух больших русских поэтов печатается где-то в Минске... Почему? Столичные журналы отказались печатать, да? А если отказались, то, опять же, — почему?

Вчера же, только не вечером, а днем, в редакции у нас был Ан. Гречаников. Посидели, потолковали... И в разговоре вдруг выяснилось, что сделка-то с Мирошниченко заключена выгодная. Выгодная для нас, белорусов. Дело в том, что мы-то печатаем одну пьесу (самого Мирошниченко), а журнал «Театр» (все тот же Мирошниченко) — две сразу: пьесу Макаенка и пьесу Шамякина! Вот как! Не продешевили — и то хорошо!

* * *

Оказалось, с Машеровым разговаривал не сам Макаенок, а А. Т. К. Он-то и передал мнение Машерова насчет переписки.

25 декабря 1975 г.

Макаенок съездил-таки в Москву. Разговаривал с Марковым, Верченко и Долговым, работником сектора литературы ЦК КПСС. Все одобряют и поддерживают. Марков будто бы сказал:

— Мы же вас печатаем, почему вам не печатать нас?

В тот же день Макаенок позвонил мне. Попросил связаться с Марцелевым и сказать, что все улажено, будем печатать. Я так и сделал, то есть взял и позвонил, полагая, что этого будет достаточно. Но в ответ слышу:

— Знаю... Я тоже разговаривал с Долговым... Странно, но мне он говорил другое... Я не против, нет, но — давайте еще подождем и подумаем...

Через день является сам Макаенок. Договариваемся печатать с третьего номера. Звонит все тому же Марцелеву. Однако тот... тот и не против и... против. «Погодите... Не спешите... Давайте еще подумаем и посоветуемся...» С кем? Неизвестно. Между прочим, Макаенок ехал из Москвы в одном вагоне с Шауро. Само собой разумеется, рассказал ему историю с публикацией. Шауро подумал, подумал и говорит: «А зачем вам печатать эту переписку? Зачем вообще ее печатать?»

Вот тебе раз!

Я посоветовал Макаенку:

— Позвони Маркову... Попроси обратиться к кому-либо через голову Шауро... — Но Макаенок только «посмотрел лукаво и головою покачал».

26 декабря 1975 г.

Только что позвонил Макаенок. И — сразу, без предисловий:

— Хочу сообщить тебе пренеприятное известие... Так, кажется, у классика? Так вот, пять минут назад состоялся телефонный разговор с одним ответственным товарищем...

— С Марцелевым? — спрашиваю.

— Да, с Марцелевым... И этот ответственный товарищ в самой категорической форме заявил, что переписку Твардовского и Исаковского надо... не отложить, нет, — снять... навсегда снять... Снять, выкинуть и забыть...

...Что ж, по крайней мере, все ясно.

30 декабря 1975 г.

Наташка принесла от Кудравцов «Раковый корпус» А. Солженицына. Кудравцам дал почитать эту книгу Мих. Шимановский, собкор «Известий». А где тот взял, одному аллаху известно.

На книге — надпись: «Дорогому Эдику в память наших встреч в Сан-Франциско X—5—70 от Лёки и Иры». Кто такие Лёка и Ира? Какое отношение они имеют к Эдику, а сей последний — к Мих. Шимановскому?

Впрочем, все это праздные вопросы, хотя они и приходят в голову, когда листаешь книгу. Главное же — сама книга, «повесть в двух частях», как указывается в подзаголовке, ставшая своего рода притчей во языцех.

Первой прочитала Наташка. Потом ухватились Валентина и Аленка, но Аленка до конца не дочитала — времени было в обрез. Я прочитал три куска (страниц по пятьдесят) — в начале, в середине и в конце. В общем мнения сошлись: Солженицын спешил, многое не продумал, к тому же его толкала под руку злоба (или озлобленность, что, в сущности, все равно), и повесть получилась неряшливой, поверхностной и в конечном счете, так сказать, маловысокохудожественной. Непонятно, как Твардовский принял, пусть и с оговорками, такую повесть! Говорят, Солженицыну предлагали сократить несколько особенно злопыхательских абзацев — он наотрез отказался, — и дело расстроилось. Но мне кажется, никакие сокращения эту повесть не спасут. В раскрытии этой темы нужны объективность, трезвый взгляд на вещи, то есть нужны качества, которых нет и быть не может у Солженицына. В этом вся беда.

* * *

Макаенок опять ходил в ЦК. Звонит оттуда — возбужденный, радостный:

— Наконец-то пробил!.. Не расходитесь, я сейчас буду, все расскажу...

Скоро является. Оказалось, был у А. Т. К., и тот принял вот уж поистине Соломоново решение: договорился с Вадимом Кожевниковым, чтобы тот напечатал переписку Твардовского и Исаковского, а мы... перепечатаем. Таким образом, в «Знамени» переписка пойдет в 4—5—6 номерах, в «Немане» же — 5—6—7... Мы так и ахнули. И это называется — пробил, одержал победу... Если это победа, то что такое поражение?