Откуда течёт «Неман» - [49]

— Какие же пьесы, Андрей, ты должен писать в этом дворце!

Макаенок нахмурился:

— Здесь я буду не писать, а читать пьесы. Писать поздно. Склероз начинается.

3 декабря 1975 г.

Вчера звонок.

— Где Макаенок? — спрашивает Кудравец.

— В Гомеле. А кому он понадобился?

— Марцелев приглашает...

Кладу трубку. Я догадываюсь, зачем понадобился Макаенок, и сижу у телефона. Жду, когда к Марцелеву позовут меня. И правда, позвали.

— Георгий Леонтьевич, если Макаенка нет, Марцелев просит прийти вас.

Одеваюсь, иду. В здании ЦК стою в ожидании, когда спустится лифт. Вдруг подходит Александр Тимофеевич Короткевич.

— Как живется? Как работается?

Говорю, что по-всякому бывает. Иногда и трудненько. Как сейчас, например.

— Что, переписку Твардовского с Исаковским захотели опубликовать? — смеется.

Поднимаемся на четвертый этаж. Вхожу к Кудравцу.

— Насчет переписки? — спрашиваю.

— Не знаю, — пожимает плечами.

Вот тебе раз! Зав. отделом науки ЦК знает, а работник отдела культуры не знает... Ну да бог с ним. Предположим, что и не знает. Идем к Марцелеву. Станислав Викторович подает руку, показывает на стул:

— Садитесь!

Сажусь.

— Плохой подарок вы делаете съезду! — с места в карьер. И тут же, не дав мне рта раскрыть: — Почему редакция журнала «Наш современник» отказалась печатать письма Твардовского и Исаковского?

— Я впервые слышу об этом... По имеющимся у меня сведениям, Мария Илларионовна, жена Твардовского, никуда, кроме «Немана», не предлагала эти письма.

— Ну, это мы уточним... Надо перенести переписку на послесъездовские номера. Ну, скажем, на четвертый. Сейчас она просто не ко времени.

Я стал возражать, говоря, что Твардовский — это такая фигура, которая всегда ко времени, сказал о борьбе, которая ведется вокруг его имени, вспомнил и о письме Ольги Александровны, дочери поэта...

— Что за письмо? — спросил Марцелев.

Пришлось объяснить, пересказать содержание. Кстати, накануне у нас в редакции был Борисов (Рожков) и подтвердил, что письмо, действительно, существует, оно было опубликовано в западной коммунистической печати.

— Все равно... Надо перенести... Не снять, а перенести... И сделаете это вы сами, редакция...

— Что ж, надо так надо.

— Макаенку можете передать наш разговор. Жене Твардовского не звоните, пусть это сделает Макаенок. Вернется из Гомеля, мы еще с ним поговорим. — И показал корректуру первого номера журнала «Неман»: — Вот ваши грехи!

Я попросил:

— Может, я заберу... Нам же надо работать над номером, переверстывать.

— Не-ет, это пусть полежит у нас!

...Что ж, не привыкать. Как только среагирует на это Мария Илларионовна?

И что скажут (а не скажут, так подумают) те читатели и почитатели Твардовского, которым мы в двенадцатом номере сообщили о предстоящей публикации? И что вообще значит вся эта история? У меня все время такое чувство, как будто в спину и в лицо (когда как) дует знобящий ветерок тридцать седьмого года...

8—15 декабря 1975 г.

Звонит Макаенок. Рассказываю ему, как все было. Взрывается:

— Я пойду... Я откажусь... Я не хочу быть главным редактором... Не хочу!

Когда успокоился, стали судить-рядить. Вспоминаю, что кое-что важное я не сказал Марцелеву, — не сказал, в частности, что в двенадцатом номере мы сообщили о предстоящей публикации... Макаенок хватается за эту мысль и решает идти в ЦК, в самые высшие инстанции.

* * *

У кого он побывал — не знаю. Из разговоров ясно только, что все на нашей стороне. Даже Марцелев колеблется: а не хватил ли, дескать, через край?! Но решать никто не хочет, то есть, попросту говоря, никто не хочет брать на

себя ответственность. Вот придет А. Т. К. — он и решит, и возьмет. Во всяком случае, у Макаенка нет никаких сомнений на этот счет.

Ждем день. Ждем второй. Ждем третий. Наконец приезжает А. Т. К. (он ездил зачем-то в Индию), и ему немедленно (через Шабалина) передают корректурные оттиски переписки Твардовского и Исаковского. Дело было в прошлую пятницу. Когда я уходил домой, Макаенок сказал:

— Я тебе позвоню... завтра...

И правда, позавчера, в субботу, раздается звонок. Беру трубку. Голос у Макаенка мрачноватый. Значит, ничего не выходит.

— Как настроение? Светлое, как этот день? А у меня хуже некуда... А. Т. К. прочитал и говорит, что надо ехать в Москву — к Маркову, Озерову и Шауро.

Только они могут дать санкцию. Без них нельзя.

— И как же теперь?

— Надо ехать. В воскресенье поеду, чтобы в понедельник побывать и в Союзе, и в ЦК, если понадобится. Из Москвы, как только все решится, я тебе позвоню.

* * *

Тогда же, в субботу, часа два или три спустя, — новый звонок:

— Я тут думал, думал... Нет смысла в воскресенье ехать. Дело в том, что в понедельник начинается съезд писателей Российской Федерации, значит, все они — и Марков, и Озеров, и Шауро — будут на съезде. К ним просто-напросто не подступишься. Ехать надо — мне или тебе — позже, числа семнадцатого- восемнадцатого, когда они освободятся. А сейчас бесполезно.

— А зачем ехать? Позвони Маркову или Озерову, — вопрос настолько простой, что его можно решить и по телефону. Ты — Маркову, а А. Т. К. пусть позвонит Шауро. Ему это еще проще.

— А что? Это идея! Завтра же свяжусь с Озеровым. Телефон (новый телефон) у Шамякина есть. А потом я позвоню тебе, расскажу, как и что.