Открытые окна - [9]

Я подумала: охота же маме будет каждый день ходить в Собакино, за шесть километров!

А мама вдруг согласилась:

— Ладно, давайте попробуем устроиться в Липовке.

Кто никогда не спал на сеновале

Папа ещё сказал:

— Как будто это проще простого — устроиться!

Но оказалось и впрямь — проще простого.

Мама назавтра приходит и говорит: кто-то в институте познакомил её с какой-то тётей Наташей. Так она — родом из той самой Липовки! А её мама и сейчас там живёт. Маму зовут Анной Ивановной.

И наша мама вместе с тётей Наташей уже звонили ей. Спрашивали, не знает ли она, кто может на квартиру нас принять.

А та ответила, что и сама нас примет с удовольствием. Всё, говорит, будет веселее! И молока парного у неё дома сколько хочешь. А в саду ягода осыпается, руки не доходят до неё. Так что вся наша будет, если приедем.

Мы обрадовались, что всё так легко решилось. Костя уточняет у мамы:

— А сеновал есть у нее? У этой Анны Ивановны? А то я хочу ночевать на сеновале!

Я тоже слышала, как хорошо спать в деревне на сеновале, в душистом сене.

Даже стихи такие есть:

Кто никогда не спал на сеновале,

Вы тра-та та-та что-то потеряли…

Не помню точно…

Мама говорит:

— Насчёт сеновала не знаю, есть ли он там… Но в любом случае — пиши своему другу, что приедешь в Липовку. Вот он удивится!

В понедельник мы сели в автобус на вокзале. Мама сказала, от её работы в Собакино завтра пойдёт машина. Но в ней вряд ли всем хватит места. И потом, лучше приехать в Липовку заранее, устроиться. Тогда маме спокойней будет работать в опытном хозяйстве.

Папа, наоборот, предлагал отложить поездку до среды. Тогда он смог бы взять отгул и сам отвезти нас на машине. А раньше никак нельзя: его отдел делает важное задание. И если папа, начальник, сейчас оставит всех своих, то это будет неправильно.

Мама сказала:

— Ну и работай спокойно! Ездят ведь люди на автобусе. И мы доедем.

Ездить я люблю.

Мама рядом со мной сидит, детектив читает.

Костя — через проход, в наушниках, музыку слушает.

А я бы только в окно глядела, ждала бы той минуты, когда город кончится. Все новостройки, заборы, вывески останутся позади. И будут только холмы, холмы. Они зелёные, круглые — как на рисунке.

Где-то на холме увидишь одинокое дерево — вётлы это, чаще всего. Где-то по холму домики разбросаны и коровки ходят. Или неотличимые отсюда, маленькие совсем козы или овцы.

Картина всё время меняется. А я сижу и думаю: подольше бы вот так ехать!

Я и в прошлом году, когда мы в лагерь ехали, думала: подольше бы не приезжать, чтоб можно было глядеть в окно. А мы — раз и оказались в этом Кувакине, как-то незаметно.

А Липовка — она ведь гораздо ближе, чем Кувакино. Кто бы сомневался, что я и дорогу-то не успею как следует почувствовать?

Но всё вышло иначе.

Одного я не учла. В лагерь нас вёз специальный автобус. А теперь мы ехали в обычном, пассажирском.

Шофёр остановил на шоссе, крикнул:

— Кому в Липовку?

Гляжу, с краю дороги на колышке табличка прибита — «Липовка». А кругом поле, деревья — и никакой Липовки не видать.

Спрыгнули мы на дорогу вместе с сумками. А самую большую, с колесиками, какой-то дяденька нам вынес. Водитель из кабины высунулся, показывает:

— Вон по тому просёлку ступайте. А мы поедем дальше.

Дяденька скорей обратно в автобус полез. И говорит оттуда:

— Вы всё прямо, прямо идите, до пруда. А у пруда налево повернёте. Это если вам в Липовку. А если в Собакино — направо.

Костя радуется:

— Ну, двинули вперёд!

Мама напоминает:

— Имейте в виду, в деревне положено здороваться со всеми! Так что, если встретим кого, чтоб сразу — «здравствуйте!» Иначе — как выглядеть мы будем?

Мы с Костей в ответ:

— Помним, помним!

Нам это и папа на вокзале говорил!

Но на дороге нам никто не встретился. Хотя до пруда оказалось идти и идти.

Сумка с колёсиками прыгала на ухабах, буксовала в пыли, и сами мы покрылись пылью до самых макушек.

Очки приходилось протирать краем футболки, потому что салфетки были где-то в сумке, глубоко. Но очки снова быстро становились грязными.

По лицам у нас тёк пот. От него щёки и лоб щипало. Оправы очков натирали нам переносицу и щёки. То и дело Костя снимал очки и начинал тереть лицо кулаками — с силой, размазывая грязь.

И я, наверно, была не лучше.

Одна мама не трогала лицо, и на нём от пота оставались ровные, узкие дорожки.

— Макар всё время так ходит, и ничего, — как будто в утешение нам сказал Костя.

Но мама ответила:

— Зачем ему всё время здесь ходить? Он там, в своём мире живёт… — и рукой махнула неопределённо куда-то вперёд. — Всё у него там есть — и школа, и…

Мама запнулась. Может, не придумала, что ещё у Макара есть. Я шла и думала: что это за мир такой, до которого так трудно добираться?

Но ещё хуже стало, когда дорога стала спускаться к пруду. Теперь большая сумка норовила вперёд нас убежать. Мы еле удерживали её.

А дальше пришлось подниматься наверх. Мама сказала, что уже скоро. Костя промолчал, у меня тоже не было охоты разговаривать.

Я и глазам не поверила, когда мы, наконец-то, взобрались на холм, и перед нами оказались деревенские домики.

Мама выдохнула чуть слышно:

— Нам нужен четвёртый с края. Надеюсь, с этого края, а не с того?