Открытие удочки - [22]

Мы пьяно заржали, сидя на корточках около пышущего жаром джипа, и я упала на песок. Хамиз помог мне подняться, и мы пошли к своей машине.

— Когда он тебя поднимал, у тебя сползли джинсы и была видна жопа, — поделилась Люба своим наблюдением.

— И он видел мою жопу? — восторженно спросила я.

— Не думаю, чтобы он отвернулся.

Наконец закончилось тупое стояние у вонючей загородки, где, храпя, спали верблюды и везде лежали кучи верблюжьего говна, — пока швейцарцы и прочие идиоты гладили стреноженного верблюжонка и зачем-то фотографировались с ним, мы с Любой успели допить всю водку, а Хамиз предложил показать мне перед ужином «the real safari».[42]

— Ну и ну, — сказала Люба. — Как же быть? Я не могу уехать домой, ни с кем не поебавшись.

— Но ты даже не пробовала заговорить с ним, — возразила я.

— Верно, — согласилась она. — Но я думаю, все еще впереди.

Все опять забрались в джипы, и, сделав последний вираж, они понеслись с горы в нечто вроде искусственного карьера, где были разбиты шатры и жарилось мясо. Швейцарцы пулей вылетели наружу, чтобы с идиотическим восхищением разглядывать ковровые подушки и делать себе татуировки хной. Я послала Любе воздушный поцелуй и направилась к машине Хамиза, который уже поджидал меня.

— Vodka was okay?[43] — весело поинтересовался он, когда я плюхнулась на переднее сиденье и включила кондиционер.

— Very fine,[44] — ответила я.

Мы помчались куда-то в само раскаленное чрево пустыни и ехали, наверное, минут двадцать, когда он сообщил мне, что жил здесь десять лет, обслуживая верблюдов. Я хотела задать ему пару вопросов о достоинствах жизни в пустыне, но он остановил машину и начал стягивать с меня майку. От его жадных, исступленных прикосновений я вошла в настоящий раж и, зверски отсосав ему прямо в машине, подумала, что этот человек, наверное, не может поверить своему счастью и сейчас жарко благодарит Аллаха за то, что тот послал ему такую шлюху.

После этого мы не вышли, а как-то похабно вывалились из джипа и сорок минут трахались на раскаленном песке — дорвавшись до бабы, этот Хамиз собирался взять от нее все, ибо никто не мог ему точно сказать, когда это случится в следующий раз. Думаю, нет нужды говорить, что меня нисколько не мучили угрызения совести. Я всегда знала, как полезно время от времени менять мужчин. В конечном счете, секс с Даудом уже давно утратил для меня остроту, и наша койка превратилась в почти семейную постель, которую не могли спасти даже Любины фаллоимитаторы. Только после безумной, неправдоподобной для обыденного сознания любви с человеком, прожившим десять лет в пустыне, разгребая целыми днями говно и спаривая верблюдов, — только после него я могла вернуться к Дауду и с благодарной нежностью обнять его во сне, ведь постоянство тоже имеет свои неоспоримые достоинства.

Когда мы вернулись, вспотевшие и сексуально взбудораженные, уже начался ужин, и все туристы в шоке забились в один шатер, потому что в бамбуковом домике, на граблях и лопатах, Люба трахалась с иранцем и орала на всю пустыню. Все это уже начало выходить за рамки приличий, потому что шоферы должны были во время ужина стоять у импровизированного шведского стола и раскладывать по тарелкам еду, но наше с Любой появление и предчувствие того, что, возможно, и им подфартит, ввело их в пугающе дезорганизованное состояние. Они окружили Хамиза и жадно допрашивали его, пока я ела шашлык из курицы, а Люба оглушительно стонала в бамбуковой хижине.

Через час она вышла оттуда на дрожащих ногах и с благодарностью приняла от меня жратву, которую я предусмотрительно набрала для нее (ужин уже закончился).

— Это было просто охуительно! — сказала она, мечтательно закатив глаза. — Я взяла у него телефон — такого мужика просто нельзя терять.

— Слушай, — забеспокоилась я, — мне тоже нужно это сделать, я уже не могу ебаться с Даудом.

— Он хотя бы ебется, — Люба отпила виски, — дед только просится посмотреть, как я дрочу.

Я сокрушенно молчала.

— В принципе я жду, когда он помрет, — продолжала Люба с набитым ртом. — И если это когда-нибудь случится, я заведу себе дружка типа этого… — Она запнулась. — О боже, я забыла, как его зовут. Надо снова спросить. Так вот, я буду трахаться с иранцами и арабами типа Роберта, и никакая старая падла не будет мне указывать, как жить.

— По-моему, ты живешь вполне свободно, — сказала я.

— Ты имеешь в виду, он знает, что я трахаюсь на стороне? — переспросила Люба. — Знает, конечно, но, если бы хоть раз увидел, он бы тут же выпер меня к такой-то матери.

После этого конструктивного разговора я пошла к Хамизу просить его телефон, а когда вернулась, Любы не было. Уже начался танец живота, и я, не в силах видеть его — смотреть танец живота после того, как ты два года подряд танцевала его каждый вечер, все равно что работать в школе учителем пения, а по вечерам играть на рояле, — направилась в сортир. Он представлял собой все тот же бамбуковый домик, к которому была придвинута ширма с рукомойниками. Уже стемнело, а единственный фонарь висел за ширмой. Я кралась по песку в полной тьме, чувствуя, как под ногами проносятся ящерицы, и до последнего момента не видела, что в туалете кто-то есть.