Открытие удочки - [18]

Сегодня я в первый раз рассказываю об этом.

Люба захохотала и облилась виски.

— Вот в это действительно можно поверить! — сказала она. — Какой ты молодец, Даудик.

— Я после этого год боялся спать с женщинами, — мрачно признался Дауд.

— Ну, это редкий случай, — сказала моя сестра, — не станешь же ты бояться моря оттого, что кто-то в нем утонул? Люди трахались и будут трахаться, и если время от времени с ними происходят какие-либо эксцессы, это говорит только о том, что секс настолько же опасен, насколько опасна любая область совместного приложения человеческих сил.

— А что ты нам расскажешь? — спросила меня Люба.

— Так получилось, — сказала я, — что две истории из тех, которые мы сегодня услышали, касались мистического приложения сексуальности, а одна — шокирующего и извращенного. Мой рассказ будет банален и, возможно, даже несколько трогателен.

Когда мне было двадцать лет, я безумно любила мужчин. Я жила ими и считала день потерянным, если ни с кем не переспала. У меня было много постоянных любовников, и часто случалось так, что я встречалась с мужчиной взглядом в метро или в очереди в магазине и твердо знала, что трахнусь с ним через какие-нибудь полчаса в остро пахнущей мочой подворотне. От мужчин я хотела только секса — так называемые любовные отношения были мне не нужны, и дело было не во всех этих сентиментальных идиотах, дело было во мне. Сначала я всегда умилялась тем, что кто-то любит меня, или, по крайней мере, думает, что любит, а потом я начинала презирать этого человека и его неодолимое желание втянуть меня в телефонные звонки, истеричные признания — ведь все это сопутствует любви между мужчиной и женщиной, так же как выкуривание двадцати сигарет в день, постель исключительно по любви после пятичасового разговора за водкой, колотун на автобусной остановке, когда кажется, что тот, кого ты любишь, никогда не придет, и так далее (я думаю, что нет на этой ебаной земле человека, который бы не испытал этого, исключая, конечно, олигофренов и паралитиков).

Я не нуждалась в бесконечно повторяющихся, разогретых алкоголем любовных излияниях, все, что мне было нужно, так это секс на трезвую голову, со стеклянисто натянутым презервативом и в абсолютном молчании. Когда мне становилось хорошо, я поднималась с кровати, шла в душ, а потом одевалась и уходила. В конечном счете я никому ничего не обещала и ничего не требовала — если тебе не нравится мой стиль, не встречайся со мной — этого достаточно. Я предпочитала сама звонить мужчинам в тот момент, когда мне было удобно, и, если кто-то говорил «нет», я не комплексовала по этому поводу — это нормально, ведь я сама точно так же отказывала тем, кто звонил мне, предлагая встречу, когда не хотела никого видеть. Но обычно никто не отказывал. И все хотели любви, это вообще отличительное свойство мужчин — воспринимать секс как некий сомнительный инструмент отношений, а не как самоцель. Иногда мне казалось, что все они просто бесились от моей тотальной независимости от них, ведь когда мужчина приходит и трахает тебя, если ему этого хочется, — это здорово, и ты, кретинка, счастлива, что он соблаговолил остаться у тебя на ночь, а когда то же самое делает женщина — это вызывает раздражение. Любой мужчина стремится подчинить тебя, часто удовлетворяясь даже такой призрачной мотивацией, как любовь.

И я поняла, что всякая любовь есть подчинение, и тень от ее прозрачных крыльев неизбежно окажется на твоей свободе, на твоем автономном «Я», утратив которое ты станешь ничем, не способной ничего чувствовать пиздой, существующей в надежде лишь на то, что кто-то возьмет ее и с ней останется. Я поняла, что любовь к мужчине — это смерть, и инстинкт, сближающий людей, есть инстинкт смерти. Очевидно, таким способом природа решила скрыть свою игру, разгадываемую, впрочем, очень легко: любовники, убежденные, что преследуют цель эгоистического наслаждения, в действительности безрассудно вступают на путь ужаснейшего из самоотречений. В сущности, любовь и смерть — эти две ипостаси поражения человека — в едином порыве устремляются к одной и той же стихии, к земле, воспринимая как парадигму ее непреодолимую горизонтальность.

Мне было двадцать лет, и мне было до безумия скучно жить в перспективе очередных отношений, предвосхищения брака, детей, покупки мебели и машины, совместного поедания пельменей по вечерам, нищеты, автобусов до метро, закономерного охлаждения, затем взаимной ненависти, мордобоя и в финале развода, когда ты остаешься в двухкомнатной квартире с двумя детьми, один из которых пошел в первый класс, а другой только неделю назад произнес слово «мама».

Я не видела во всем этом ни малейшего смысла. И поскольку в то время я никогда не пила с мужчинами, я выработала привычку по вечерам — когда мне этого особенно хотелось — садиться со свечой перед зеркалом и напиваться, разговаривая сама с собой. В один из таких зеркальных вечеров я поняла, что должна отказаться от русских мужчин по причине их исключительной расслабленности, дешевого романтизма и неприлично маленького хуя — я пришла к выводу, что должна отныне ебаться с неграми, арабами, чеченцами, со всеми этими экстремально настроенными в сексе и, как правило, женатыми людьми (хотя негры в большинстве своем не подходили под это определение).