Открытие природы - [113]
Но некоторые письма радовали Гумбольдта, особенно те, что присылал ему его старый товарищ по путешествиям Эме Бонплан, так и не вернувшийся в Европу после отъезда в Южную Америку в 1816 г.{1736}. Просидев около десяти лет в парагвайской тюрьме, он внезапно вышел на свободу в 1831 г. и решил не покидать эту страну. На девятом десятке Бонплан возделывал клочок земли в Аргентине, неподалеку от границы с Парагваем. Он жил просто, по-деревенски, выращивая фруктовые деревья и иногда совершая вылазки для сбора растений.
Темами переписки двух стариков были растения, общие друзья, политика. Гумбольдт отправлял Бонплану свои последние книги и сообщал ему о политической ситуации в Европе{1737}. Жизнь при прусском дворе не повлияла на его либеральные идеалы, и он уверял Бонплана, что по-прежнему верит в свободу и равенство. Чем больше оба старели, тем нежнее становились их письма: они вспоминали долгую дружбу и совместные приключения. Не проходило недели, чтобы Гумбольдт не думал о Бонплане, о чем писал ему сам. Со временем их взаимное притяжение становилось только сильнее, особенно когда стали умирать один за другим их общие друзья. «Мы еще живы, – написал Гумбольдт после смерти всего за три месяца троих коллег-ученых, в том числе его близкого друга Араго, – но, увы, нас разделяет необъятный океан»{1738}. Бонплан тоже мечтал с ним повидаться, писал о потребности в близком друге, с которым можно разделить свои «тайные сердечные чувства»{1739}. В 1854 г., в возрасте 81 года, Бонплан по-прежнему подумывал о посещении Европы, так ему хотелось обнять Гумбольдта. Он умер в мае 1858 г. в Парагвае, почти полностью забытый на родине, во Франции.
Эме Бонплан
© Wellcome Collection / CC BY
Гумбольдт стал тем временем самым прославленным ученым своего столетия, и не только в Европе, но и во всем мире. Его портрет красовался и на «Великой выставке» в Хрустальном дворце в лондонском Гайд-парке, и во дворце короля Сиама в Бангкоке. Его день рождения праздновали даже в далеком Гонконге{1740}, а один американский журналист утверждал: «Любой школьник ответит, кто такой Гумбольдт»{1741}.
Американский военный министр Джон Б. Флойд направил Гумбольдту девять карт Северной Америки со всеми городами, округами, горами и реками, названными его именем. Его имя, писал Флойд, стало родным по всей стране{1742}. В свое время предлагалось даже назвать Скалистые горы «Гумбольдтовыми Андами»{1743}, а теперь в его честь в Соединенных Штатах нарекали города, округа, реки, заливы, озера, горы, гостиницу в Сан-Франциско и газету в калифорнийском городке Эврика – Humboldt Times{1744}. Наполовину польщенный, наполовину смущенный, Гумбольдт усмехнулся, узнав, что его имя будет носить очередная речка длиной всего 350 миль с парой притоков. «Зато я кишу рыбой», – пошутил он{1745}. Кораблей в его честь называли столько, что он провозгласил себя «морской державой»{1746}.
За здоровьем и продолжающейся деятельностью стареющего ученого следили газеты всего мира. На слух о своей болезни и о том, что один дрезденский анатом претендует на его череп, Гумбольдт шутя ответил: «Голова еще понадобится мне на некоторое время, а потом я буду счастлив оказать ему услугу»{1747}. Одна обожательница просила Гумбольдта прислать ей телеграмму, когда он будет при смерти, чтобы она успела к его смертному одру и закрыла ему глаза{1748}. Славу сопровождали сплетни. Гумбольдт разозлился, узнав, что во французских газетах пишут о его романе с «уродливой баронессой Берцелиус», вдовой шведского химика Йёнса Якоба Берцелиуса{1749}. Неясно, что задело его больше – предположение, что у него может быть роман, или допущение, что он избрал настолько непривлекательную особу.
На середине девятого десятка, чувствуя себя «наполовину окаменелой диковиной»{1750}, Гумбольдт сохранял интерес ко всему новому. При всей своей любви к природе он приветствовал возможности техники. Он расспрашивал гостей, плававших на пароходах, и был поражен тем, что на путь из Европы до Бостона или Филадельфии теперь уходило всего десять дней. Железные дороги, пароходы и телеграф «сжимают расстояния»{1751}. Десятилетиями он пытался убедить своих друзей в Северной и Южной Америке, что канал через узкий Панамский перешеек стал бы важным торговым путем и вполне осуществим в инженерном смысле{1752}. Еще в 1804 г., посещая Соединенные Штаты, он направил соответствующее предложение Джеймсу Мэдисону, позже уговорил Боливара отправить в Панаму для геодезической съемки двух инженеров. Он продолжал писать о канале до конца жизни.
Преклонение Гумбольдта перед телеграфом, например, было настолько хорошо известно, что один знакомый прислал ему из Америки кусочек кабеля – «часть проложенной по дну Атлантики телеграфной линии»{1753}. Два десятилетия Гумбольдт переписывался с изобретателем Сэмюэлем Морзе после того, как увидел его телеграфный аппарат в Париже в 1830-х гг. В 1856 г. Морзе, изобретатель азбуки Морзе, рассказал в письме Гумбольдту о своих экспериментах с подземным кабелем между Ирландией и Ньюфаундлендом
