Открытая дверь - [54]

А дело так было: сосед мой по койке Илья Ильич (ну тот, который новую веру и нового бога придумал) исчез. Поначалу я было подумал, что выписался Илья Ильич, домой уехал. Ан нет! Борис Олегович, оказывается, отпустил его домой всего на сутки под свою личную ответственность. Уже в крытом медицинском фургоне, когда мы вчетвером (Борис Олегович, два санитара и я) Илью Ильича искать ехали, главврач рассказывал:

— Я его лет десять уже знаю. Человек, в общем-то, спокойный, но раз-два в году находит на него гнев дикий на все человечество. И начинает он жене и детям втолковывать веру свою и бога кулаками. Тогда жена прямо ко мне звонит, и мы высылаем машину. А тут пристал ко мне: отпустите да отпустите домой хоть на денек, у жены день рождения. Позвонил жене, — действительно, у нее круглый юбилей. Расчувствовалась, тоже просит: отпустите, Борис Олегович, моего дурака хоть на денек. Уговорила. Ну, говорю, Илья Ильич, клянись верой и богом своим, что ровно через сутки к десяти ноль-ноль вернешься в больницу. «Клянусь, — отвечает. — Верой своей и богом своим клянусь, Борис Олегович». Отпустил, и вот… ЧП на всю больницу, пропал больной.

Беглец проживал за городом в собственном деревянном доме. Когда мы калитку прошли и поднимались уже на крыльцо, обратил я внимание на баньку, что ютилась на задворках. Показалось мне вроде бы, что дверь баньки кто-то изнутри осторожно подтягивает, поджимает.

В доме Ильи Ильича не оказалось. Жена его принялась уверять Бориса Олеговича, что ушел хозяин в больницу еще вчера, потом слезы полились, а я на крыльцо вышел, где санитары покуривали. Постоял немного, подумал и прямиком к баньке двинулся. Толкнул прокопченную дверь и… Илья Ильич в предбаннике на топчане сидит. Голову в седовласой копне опустил, сопит гневливо, фыркает.

— Нехорошо, — говорю, — Илья Ильич, подводишь коллектив. В больницу надо ехать.

— Не поеду! — Илья Ильич буркает.

— Почему?

— Не хочу.

— О вере разговоры вел, а сам слово держать не умеешь, — стыжу старика. — Тебе сам Борис Олегович поверил! Давал ему слово, что вернешься? Давал?

— Давал.

— Верой и богом своим клялся?

— Клялся.

— Почему же обманул? Разве твоя вера, Илья Ильич, обман дозволяет?

Занервничал вдруг старик, глаза из бороды засверкали, поясняет мне:

— Не нарушал я клятвы, советовался с богом. Так и так, говорю, господи, слово Борису Олеговичу дал, верой своей поклялся, что вернусь в больницу. А теперича вот вертаться не хочу. Как быть мне, господи? Вразуми. И ответ мне от него таков был: «Ты дал слово человеку не нашей веры, можешь не выполнять его».

Наконец-то и первый посетитель заявился ко мне в дурдом. Конечно же она, подруга моя разлюбезная Валентина Голубева. Наблюдаю за ней из окна — жмется возле подъезда под дождем в пальтишке своем зеленом, кургузом. Последние рубли мне на игру отдала, не одно пальто на те деньги можно было купить. Вон какую сумку приволокла, гостинцев на весь дурдом хватит.

Защемило у меня сердце, запершило в горле. На кой хрен, думаю, нужны мне разные Ксюши? Валюха у меня имеется, временем и совместной жизнью проверенный кадр. Поправил я на животе больничную штопаную пижаму, спокойно-независимое выражение на лицо навел и, открыв дверь индивидуальным своим ключом, выхожу к Вальке на улицу.

Как она на меня смотрела! Таращится испуганно во все свои размалеванные глазищи, словно я с того света к ней возвращаюсь, словно сейчас ее укушу. Вот дура баба! Подхожу ближе и по-собачьи на нее:

— Гав! Гав!

Аж подпрыгнула от испуга. А я вдруг разозлился всерьез.

— Чего приперлась сюда? — спрашиваю. — Чего тебе здесь надо?

Сразу в себя пришла.

— Андрюшенька, — заревела, — родненький! — и ко мне на грудь.

— Ладно, — говорю, — пойдем в «рай». В интимном саду с тобой побеседуем.

Уединились мы с Валентиной в саду, возле фонтанчика на скамейке разложились, я ее вопросы и упреки сразу упреждаю:

— Денежки твои, Валентина, плакали. Когда верну, не знаю.

— Андрюшенька, родненький, — Валентина обнимает меня, — о чем ты говоришь! Что мы с тобой, на жизнь не заработаем здоровыми-то руками? Сам-то ты?.. — Валентина споткнулась на полуслове, опасливо огляделась по сторонам.

— Я, как видишь, сам себе хозяин, — отвечаю. — Ребята здоровы? Рассказывай все по порядку. От кого про меня узнала и вообще что говорят?

— Товарищ твой, Андрюшенька, приходил к нам с женой, — Валентина отвечает. — Тоже водолаз. Лысый такой.

— Николай?

— Николай. Говорил, что в Москве он был, когда тебя сюда упрятали. Говорит, выпустят тебя отсюда скоро, Андрюшенька. Они там все переругались из-за тебя, перессорились. Они…

— С какой женой? — перебил я Валентину. — Николай же холостой.

— Женат, Андрюшенька, женат. Сам мне сказал: «Знакомьтесь, моя жена Ксюша».

— Ксюша?!

— Ага, Ксюша. Приятная такая, только совсем молоденькая и ребеночка уже ждет.

— Ребеночка?! Ксюша ждет ребеночка?!

Валентина говорила и говорила, раскладывая на скамейке пироги и яблоки, но я не слушал ее. Ксюша ждет ребеночка! Вот это новость. То-то у меня возникали иногда сомнения… Ай, Николай! Ай, Ксюша! А я-то, петушок, расчирикался, перышки распушил.

— Чего ты здесь с пирогами разложилась, как на базаре! — говорю Валентине в сердцах. — Прихватить чего-нибудь не догадалась?