Открытая дверь - [34]

Впереди показался зеленый забор, за ним разноцветные финские домики, островерхие терема, качели, невысокая дощатая трибуна с флагштоком. «Пионерский лагерь», — решил я и не ошибся. Возле крайнего домика, стоящего ближе всех остальных к воде, машина наша остановилась. Байрамов проговорил:

— Приехали! — и распахнул дверцу.

Вслед за бригадиром я вылез из машины и огляделся. Не трудно было догадаться, что здесь располагается база водолазов. Под навесом, примыкающим к домику, стояла водолазная помпа и висели, покачиваясь на ветру, гидрокостюм и водолазные рубахи. Там же сушилось водолазное белье — свитера и рейтузы. Возле дощатого причала подрагивал на волнах небольшой обшарпанный катерок с забранным на борт водолазным спусковым трапом.

— Максимыч! — крикнул Байрамов.

На катере вдруг разом выросли две головы — одна круглая, седая, лохматая, другая лысая, яйцом, молодая.

— Тута мы, — прогудела седая голова, — сейчас, вал только шевельнем! — И головы исчезли.

— Я тороплюсь, Максимыч! — Байрамов нервно посмотрел на часы.

— Иду!

Через минуту с катера на берег спрыгнул грузный седовласый человек в безрукавном тельнике. Лицо у Максимыча было как у короля, которого мы недавно с Колей и Танечкой в кино видели, — голубые глазки, маленькие, кругленькие, под седые кустистые брови глубоко утоплены, нос картошкой. Лицо хоть и морщинистое, но чистое, алкоголем не иссечено, это я уже наметанным глазом и по привычке (Шерлок Холмс!) определил. На первый взгляд Максимыч мне понравился, дядька он был на вид симпатичный.

— Как дела? — спросил Байрамов, пожимая Максимычу руку.

— «Лягушатник» начали, — густым баском пророкотал Максимыч, — да помпа опять барахлит. Видать, снова манжеты менять надо.

— Что думаешь делать?

— Перебрать помпу решили. На худой конец на двухцилиндровой попробуем.

— Кровь из носа, Максимыч, а «лягушатник» к субботе закончить.

— Сделаем.

— И чтобы ни стеклышка, ни баночки, ни прутика.

— Само собой.

— А это тебе, Максимыч, как обещал, — Байрамов положил мне руку на плечо и подтолкнул вперед. — Демобилизованный воин Андрей Захарович Токмаков. Водолаз при всех статьях и бумагах. Теперь к тебе сам черт не придерется, работай смело.

Максимыч сильно и строго пожал мне руку, оглядел оценивающе, неопределенно буркнул:

— Поглядим — увидим…

— Это ваш начальник водолазной станции, — официально представил мне Максимыча бригадир. — Прошу все его указания и приказания выполнять беспрекословно, как договорились. Как там в армии о командире говорят: царь, бог и воинский начальник. Вот так и Максимыч для вас должен быть.

— Ага…

— Располагайтесь.

— Ага…

Я отошел, Байрамов принялся о чем-то негромко говорить с Максимычем, показывая рукой в сторону озера, до которого было не более полукилометра.

— Андрюша! — окликнула меня из машины Вика.

Я подошел к «Волге». Вика, положив подбородок на красивую бронзовую руку, смотрела на меня вопросительно-преданно, как овчарка на хозяина.

— Мы вновь расстаемся, Андрюша, — грустно проворковала Вика, не поднимая подбородка с руки, — и, может быть, на много дней. Завтра я уезжаю в Ленинград.

— Ага…

— Тебе вправду совсем не хочется меня видеть? — спросила Вика. — Или ты просто валяешь дурака? Возможно, тебя отпугивает мой папа… А, понимаю, ты не можешь вырвать из своего сердца ту размалеванную квашню с тестом, что сидит на кране.

Вот этого Вике говорить не стоило бы. Валька моя и впрямь квашня квашней, но дело это только мое и сугубо интимное. Обижать свою подругу я могу позволить только себе и никому другому, тем более этой вот загорелой фифочке на папиной машине.

— Знаете что, Вика, — сдержанно отвечаю, — не знаю, что и сказать вам, как выразиться. Да и сомневаюсь: поймете ли? В народе ведь как говорят: сытый голодного не разумеет. Мою Валентину сравнивать с вами никак нельзя, это все равно что…

Договорить я не успел. Вика метнула встревоженный взгляд в сторону отца, который уже прощался с Максимычем, и торопливо перебила меня неожиданным вопросом:

— Андрюша, ты на бильярде играть умеешь?

— На каком бильярде?

— Ну, вообще… На обычном.

— Баловался в армии. А что?

— Хочу дать тебе совет. Никогда не играй на бильярде! — прошептала Вика. — Никогда не играй!

4

Сразу читателя предупреждаю: в этой главе до конкретного рассказа о бильярде еще не дойду, а вот в следующей — обязательно. Коротко ситуацию обрисую, в которую попал, — бригаду водолазную и водолазную свою работу. О работе этой и говорить стеснительно, водолазной ее и назвать-то стыдно. Особенно после того, как заливал Вике про спуски в океане у Канарских островов. Заключалась работа в следующем: речное и озерное дно возле пляжей от мусора очищать, купальни пионерские, «лягушатники» детсадовские и прочее все такое к летнему купальному сезону готовить. Чтобы на дне, как Байрамов Максимычу сказал, «ни стеклышка, ни баночки, ни прутика». Фигурально выражаясь, должность-профессию мою теперешнюю лучше было бы так назвать: полуподводный дворник. Почему полуподводный? А потому, что большую часть времени в «полводы» работал. Наклонишься, шаришь руками по дну, а задница твоя в гидрокостюме из воды выглядывает, солнышко ее припекает. Но, в общем-то, нехитрое дело это мне нравилось, иной раз романтический даже настрой навевало. Зайдешь где поглубже, чтобы «с головкой», распластаешься на дне, ползаешь по нему, банки-склянки в сетку, что на поясе висит, пихаешь и сам себя собирателем жемчуга воображаешь, японским ныряльщиком. И конечно же в водорослях, что перед носом шевелятся, осьминогов разных высматриваешь, мурен змеевидных, крабов. Когда же палец о зазубрину ржавой консервной банки наколешь, представляешь себя в водах Южной Америки. Смотришь на темную струйку крови, что из пальца дымится, и ждешь: вот-вот хищные рыбки пираньи появятся (о которых читал когда-то), набросятся скопом на руку, начнут глодать, рвать мясо, и дай бог ноги на берег вынести…