Открытая дверь - [20]

— В романе точно, убедительно, с полным знанием дела показаны производственные процессы, но художественного осмысления жизни в нем нет. Стандартные конфликтные ситуации, расхожие бытовые сцены, суконный язык. О композиционной стороне романа уже и не говорю. Все «вывозит» стройка. Короче: типичная спекуляция на рабочей теме. Нет, нет, Тасенька, не возражайте, я хорошо знаю, что вы можете сказать. Да, я сам, увы, немножечко спекулянт в живописи, но согласитесь — я легко отличаю искусство от поделки. Допускаю, что супруг ваш писал роман искренне, с любовью и даже нежностью к своим героям, и тем не менее… Вот вы, Тасенька, совсем иное. Вы творец со своим единственным и неповторимым видением мира…

Мама слушала лысого рассеянно и не возражала ему. Папину книгу она приняла без восторга. Равнодушно полистала ее, отложила в сторону и брала потом в руки редко, чем очень обижала папу. Раньше мама любила слушать и папу, и его, Данилу. Теперь же, едва он начинает говорить, что-то рассказывать маме, как слова застревают у него в горле. Мама смотрит на него невидящим взглядом, не слышит его, она где-то далеко. Такой пугающий взгляд у мамы появился после выставки. О, эта выставка, лучше бы ее никогда не было! К выставке этой мама готовилась долго и тщательно. Несколько ее работ было отклонено выставкомом, и мама очень расстроилась. Лысый, как всегда, быстро успокоил ее и даже развеселил.

— А вы сделайте на своих картинах, Тасенька, белую собачку, — подсказал он, — и все будет в порядке.

— Какую собачку? Зачем? — спросила мама.

— Вы не слышали этой старой притчи? — удивился Илья Борисович. — Тогда слушайте. Принес однажды молодой художник свою картину в выставком. Посмотрели ее ответственные лица, пощупали и говорят: картина, мол, в целом на уровне, но это советуем убрать, это приглушить, это отодвинуть на задний план. Принес художник свое творение домой, сидит, горюет. Заходит к нему приятель — старый волк от кисти. Выслушал расстроенного собрата и говорит: «Нашел о чем кручиниться. Добавь вот здесь внизу белую собачку. И все будет хорошо». Подивился молодой, но к совету бывалого собрата прислушался. Написал на картине чудесную белую болонку и вновь отнес картину в выставкой. Долго ходили вокруг нее ответственные, рассматривали, советовались, удивлялись. Наконец так порешили: картина, дескать, вполне достойна быть представленной на выставке. Но вот собачка…

По нашему мнению, деталь эта на общий художественный замысел произведения не влияет, и потому советуем собачку убрать.

После выставки мама как-то перестала замечать Данилу и сделалась ему почти чужой. Они провели на той выставке в Манеже несколько часов, и Данила никак не мог понять, отчего так волнуется и нервничает мама. У нее было выставлено девять картин; Илья Борисович говорил, что это много, что сам по себе этот факт — успех для молодого художника. Честно говоря, Даниле не очень нравились те мамины картины. Какие-то каменные глыбы, старые фонари и дома, похожие на огромные лесные муравейники. Такие муравейники они когда-то любили с мамой подолгу наблюдать. Посетители выставки проходили мимо маминых картин неторопливо, молча смотрели на них и двигались дальше, не останавливаясь. И только в дальнем углу возле трех больших полотен толпились люди, негромко говорили о чем-то, спорили. Мама посматривала в ту сторону и кусала губы, и веко глаза ее подергивалось, совсем как у него, Данилы.

Дома с мамой сделалась истерика. Они с папой испуганно смотрели на маму, которая задыхалась и корчилась на кровати от рыданий, и не знали, что предпринять, чем ее успокоить. Папа пытался дать маме какие-то таблетки, но она отшвырнула их в сторону и выбила из рук папы стакан с водой. Тогда папа позвонил Илье Борисовичу, и лысый неожиданно быстро приехал. Он попросил оставить их с мамой наедине и долго о чем-то говорил с ней. Даниле удалось разобрать лишь несколько фраз и имен: Гоген, Ван Гог, Сера, Матисс, Врубель, Петров-Водкин, Шагал… Данила уже знал, что это известные художники, имена некоторых он слышал не раз в застольных беседах взрослых, фамилии других читал на корешках маминых книг. И еще лысый упоминал каких-то импрессионистов, «мирыскусников», «бубновый валет» и даже «ослиный хвост». Данила догадывался, что Илья Борисович ставит маме в пример художников, чьи выставки, наверное, тоже не всегда пользовались успехом у зрителей…

Дверь на кухне вдруг громко хлопнула, и Данила, вздрогнув, очнулся от дремы. Над его головой щелкнул выключатель, и в глаза ударил свет люстры.

— Не спишь, Данила? — спросил папа, подходя к дивану.

— Не сплю, — тихо ответил Данила.

Папа присел на диван, тронул зачем-то вазу, стоящую рядом на столике, проговорил тоже тихо:

— Вот что, сынок…

Данила, затаив дыхание, во все глаза смотрел на отца. Под глазами у папы темнели морщинистые мешочки, виски стали белыми, а волосы со лба сдвинулись далеко на затылок. И Данила подумал вдруг, что скоро его папа очень будет похож на Илью Борисовича. Он никогда уже не возьмет в руки гантели, а на спине его не взбугрятся красивые мускулы.