Откровенные записи Кости Хубова - [14]

Теперь Зина была полновластной хозяйкой, прописанной в моей квартире со всеми вытекающими отсюда законными правами.

Ни отец, ни мама, конечно, не были посвящены в перипетии моей семейной жизни. Но, уверен, они и сами обо всём догадывались. Всё реже бывали у меня.

А тут ещё пришло время — отслужил Ваня. Прямо из армии дембель–дембелем завалился к нам. И тут же потребовал «жрать».

«Пусть первое время поживёт здесь, — шепнула мне Зина. — Его сейчас нужно отогреть, откормить. Вместе подумаем, в какой институт будет поступать».

Чуть ли не сразу после вселения Вани почему‑то на мой адрес стали поступать официальные послания из Федеральной службы безопасности, Министерства внутренних дел и ещё десятка отделов кадров каких‑то охранных организаций, завлекающих его в свои сети, суливших самые выгодные контракты.

Ваня отсыпался, отъедался. Самодовольно почитывал эти послания, и не торопился с ответом.

Куда ему было спешить? Мать справедливо настаивала на том, чтобы он не совался туда, где из‑за длинного рубля заставят рисковать жизнью. Вечерами изучала с сыном «Справочник высших учебных заведений Москвы». Ни к чему он не обнаруживал склонности.

Кроме как к сауне. Раз в неделю, взяв денег у матери, парился там со своей тоже демобилизованной братвой.

Под вечер вся орава приезжала к нам. Порой с прихваченными где‑то страшно вульгарными девицами. Привозили с собой пиво, водку. Зина торопливо накрывала им стол.

Ваня приставал ко мне, предлагал присоединиться. Девицы поглядывали на меня, чуть не облизывались.

«Молодой, ему тесно будет в Черёмушках, — как‑то ошарашила меня Зина. — Со временем переедем туда, а он пусть пропишется здесь».

От всего этого ужаса, от пьяного гвалта я предпочитал закрыться у себя в комнате. Или куда‑нибудь уехать. Хоть в гости к Паолиной сестре, её мужу, двум выросшим девочкам. Куда ещё было податься?

Такое впечатление, что осеней в жизни больше, чем вёсен.

Согласны?

Я, по натуре не очень‑то весёлый человек, в эту осень от всех своих домашних дел заработал хроническую бессонницу. Попробуй усни, когда за стеной гогочет очередная пьянка.

Эта братва с их подружками никогда не мыли за собой посуду. Зина убегала на работу очень рано. Ваня отсыпался до двенадцати, до часа. Куда ему было торопиться?

Не выношу вида громоздящихся гор тарелок с засыхающими остатками еды. Приходилось посуду мыть мне.

К тому, что Зина баловала своего лоботряса, я притерпелся. Это стало как бы в порядке вещей. Но он хамел с каждым днём. Если её не было дома, требовал от меня денег то на ту же сауну, то на кино, то на посещение тусовки в каком‑то пивном клубе.

Как‑то под вечер я застиг его на том, что он забирает из шкафа мой кожаный пиджак с красной подкладкой. Когда я сказал ему о том, что такие вещи нехорошо делать без спроса, тот процедил сквозь зубы: «В Чечне привык никого ни о чем не спрашивать. Только не говори матери о том, что я был в Чечне. Расстроится».

И ушел в моём пиджаке.

А тут назревал его день рождения. Двадцать один год. В субботу предстояла гульба с его и Зиниными родственниками. На другой день — с братвой.

Часть из них уже работала охранниками в коммерческих банках, в каких‑то загадочных силовых структурах. Ванечка же нигде не работал, не учился. Решил отдохнуть ещё один год.

К вечеру в пятницу, когда Вани не было дома, я предупредил Зину о своём намерении уехать на субботу и воскресенье за город, к отцу.

— Никуда не поедешь! Вот сто евро. Завтра с утра купишь в подарок плеер, диски с поп–музыкой. Скажешь — от тебя.

— Деньги у меня есть.

— Откуда?

— Недавно заработал на больных.

— Почему не отдал в общую кассу? Неужели не видишь, как тяжело мне содержать сына?

— Зина, с паразитизмом Вани пора кончать. Ты развратила его до мозга костей.

— На себя посмотри! Сам вечно паразитируешь на женщинах. Пожалел Ванечке пиджак, который я же тебе и купила.

Так она припёрла меня к стенке. Мне нечего было сказать.

Навалилась гнетущая тишина, которая могла кончиться только взрывом.

Уверен, в каждой семье бывает такая минута. Ждёшь, чтобы ворвалось что‑то внешнее, смело эту проклятую тишину, когда люди или убивают, или доходят до самоубийства.

К счастью, грянул звонок телефона. Я подумал, один из Ваниных приятелей. Но это звонил Евсей Абрамович. Звал сегодня же в гости.

23

В одиннадцатом часу вечера я шел от Евсея Абрамовича так знакомым мне Чистопрудным бульваром к метро, чтобы вернуться в свой дом. В котором хозяйничали чужие люди. Который переставал быть моим.

Дождик сбивал последние листья с деревьев. Свет фонарей зыбко отражался в воде пруда.

Я не спешил. Идти было некуда.

Не очень‑то долго пробыл я в гостях. Евсей Абрамович был один. Жена и дочери ещё до моего прихода ушли в театр. Стали заправскими москвичками. Но стол был накрыт с угощениями, тортом.

Я надеялся, что расскажу о своей беде, о том, что меня хотят выселить из собственной квартиры.

Он начал с того, что недавно вышел на пенсию, лишь несколько раз в месяц консультирует в Гематологическом центре.

За чаем вдруг спросил:

— Послушайте, Костя, в Евангелии сказано, что Христос накормил сотню, чуть ли не тысячу людей двумя «рибками». Вы в это верите?