Откровенно об иммунитете. Вакцинация - [25]

В этом контексте страх перед токсичностью сильно напоминает старый страх перед новым названием. Там, где раньше подразумевали грязь с моралистическим оттенком и намеками на греховность плоти, теперь словом «токсический» клеймят химическое зло нашего индустриального мира. Это не значит, что озабоченность загрязнением окружающей среды не имеет под собой никакой почвы, – так же как теория нечистот, теория токсичности основана на вполне аргументированной опасности, – но это значит, что наши мысли о токсичности очень сильно напоминают то, как мы раньше относились к грязи. Обе теории позволяют их сторонникам поддерживать в себе чувство контроля над собственным здоровьем за счет соблюдения персональной чистоты. Для теоретиков нечистот это означало бегство в надежный дом, где шторы и ставни могли отгородить от запаха бедняков и их проблем. Наша версия штор и ставень осуществляется за счет покупки очищенной воды, очистителей воздуха и пищи, которую, как нас уверяют, приготовили в экологически чистых условиях.

Чистота, особенно телесная чистота, – это только кажущаяся невинной концепция, стоящая за множеством общественно значимых действий, совершенных в прошлом веке. Страсть к телесной чистоте привела к возникновению евгеники, а она, в свою очередь, к стерилизации слепых, черных и бедных женщин. Озабоченность телесной чистотой тенью стояла за законами о запрещении смешанных браков, просуществовавшими в течение ста лет после отмены рабства; то же требование телесной чистоты стояло за законами против содомии, которые только недавно были объявлены неконституционными. Человеческая солидарность в немалой степени была принесена в жертву сохранению некой воображаемой чистоте.

Даже если мы пока точно не знаем, как именно химические соединения, содержащиеся в крови пупочной вены и грудном молоке, влияют на будущее здоровье наших детей, то мы, по крайней мере, знаем, что мы сами в целом не чище, чем окружающая нас среда. Мы все загрязнены. В наших кишках больше бактерий, чем наших собственных клеток в нашем организме, – мы кишим бактериями и переполнены разными химикатами. Другими словами, мы являемся продолжением того, что нас окружает на грешной земле. Включая – в особенности – друг друга.

* * *

Впервые несколько недель после рождения моего сына мартовский ветер дул с Мичигана, продувая нашу квартиру, где я часами, сидя по ночам в тугом деревянном кресле-качалке, баюкала мое беспокойное дитя и смотрела в окно, едва различая ветви деревьев, раскачивавшихся под напором сильного ветра. Кресло скрипело, завывал ветер, и я слышала, как что-то стучало в стекло и било по подоконнику, и я твердо знала, что это вампир, который хочет проникнуть к нам. Днем вид из окна напоминал мне, что перед ним стоит флагшток с развевающимся флагом и вибрирующим линем, но по ночам мне было по-настоящему страшно. Я успокаивала себя только тем, что, как я знала из виденного фильма о вампирах, вампир не может войти в дом без моего разрешения.

Я избегала зеркал ночью, просыпаясь от кошмаров, я видела, как движутся вещи, которые просто не могли двигаться. Днем я была уверена, что озеро поет мне свою нескончаемую песнь. Это был длинный, низкий тон, слышать который могла только я одна. Эта песнь успокаивала, но одновременно и тревожила. На столе, рядом с креслом-качалкой, стояли два литровых графина с водой. Глядя на эти графины и баюкая ребенка, я вспоминала, как в госпитале мне говорили, что после родов я потеряла два литра крови. Для меня до сих пор остается загадкой, как они могли определить объем кровопотери, если вся кровь вылилась на пол. Много позже муж рассказал мне о шелесте маленьких волн, которые возникали в луже крови, когда медсестры с краев подтирали ее полотенцами. Но я не слышала никаких шелестящих звуков, и эти два литровых графина были для меня единственной мерой моей потери.

Вампиры в то время витали в воздухе. Был запущен новый телесериал «Истинная кровь», и скоро обещали премьеру «Дневников вампира», а сага «Сумерки» сначала вышла как книга, которую я не читала, а затем в виде фильма, который я не смотрела. На бампере машины, припаркованной в нашем квартале, красовался стикер «Кровь – это новый черный», а когда я, впервые после родов, посетила книжный магазин, то обнаружила там целый отдел книг о вампирах для подростков. Вампиры стали частью культурного мейнстрима, но я, как новоиспеченная мать, зафиксировалась на них, потому что для меня это был способ думать о чем-то другом. Вампир был метафорой, но мне трудно сказать, был ли он метафорой меня самой или моего ребенка. Днем он спал, а ночью просыпался, чтобы пососать моего молока, а иногда он выдавливал из сосков кровь своими беззубыми челюстями. С каждым днем он становился все более и более энергичным, я продолжала оставаться слабой и бледной. Я жила за счет крови, которая не была моей.

Сразу же после того, как мой сын появился на свет, во мне, несмотря на то что до этого момента роды протекали абсолютно нормально, что-то произошло, матка буквально вывернулась наизнанку, последовал разрыв капилляров, и из матки хлынула кровь. После того как я родила – без медицинского вмешательства, без обезболивания, без внутривенных лекарств, – меня срочно доставили в операционную и погрузили в глубокий наркоз. Я очнулась, дрожа от холода, укрытая грудой подогретых одеял. «Это случается со всеми, кто сюда попадает», – флегматично заметила акушерка, которая стояла надо мной в нимбе яркого сияния; от ее слов у меня усилилось впечатление, что я реально побывала на берегах Стикса. «