Откровение огня - [110]

Днем ко мне никто не пришел, и к вечеру началась сильная лихорадка. Рядом сидели грифы, ждали. Вот тут, когда пропала надежда, что меня спасут, когда стало ясно, что наступающая ночь — последняя, я испытала одиночество неприкрытым. Прежде оно было всегда чем-то прикрыто. Теперь же, когда идеи, планы, революционная работа, дискуссии, книги, борьба с правительством — все, что всегда было так важно, потеряло значение, когда в голове стало пусто, а в душе темно, я узнала ужас, о котором слышала от других…

Та ночь многое для меня изменила. Что со мной тогда произошло, могут понять только те, кто сами побывали у последней, роковой черты. Только они знают, что она иллюзорна: жизнь и смерть не имеют четкой границы, между ними — туман, и вернее будет сказать, что он их соединяет, а не разделяет. Там, на стыке, и одиночество начинает видеться по-новому.

За мной пришли на следующее утро и перенесли с „места мертвых“ в поселок. Мою рану залечили, и я довольно быстро встала на ноги. Прошедших через шод причисляют в Нагорье к ордену ринг-ма-па. Его члены носят в волосах коробочки, туда заложены бумажки со словами из священных книг. В орден меня не включили, но атрибуты, полагающиеся после шода, мне дали. Слова, которые я получила, были такие: „Кажется все, в том числе — одиночество“. Интересно то, что они были мне известны — из моей пропавшей книги. Только их смысл прежде до меня не доходил…»

Степан вздрогнул от стука двери. Пришел Леша Каманов.

— Не спишь еще? Ну, будет тебе завтра, Степок, от Сочельника. Прижмет он тебе хвост, командир! — весело объявил сосед. От него несло сивухой.

— Чего это прижмет? Откуда ты взял?

— Ну и взбесился он, когда узнал про комедию с Симаковой — как ты ее «охранку» порвал, а товарищ Калистратов ее потом опять выписал! Сказать, как он тебя называл?

— Ты или Сочельника где видел?

— Ясно, что видел, и ясно где: в райчека, когда мы с Богданом там пайки получали. Сочельник с кладбища могильщика привел под арестом. Видать, наперчил тот ему в яйца. Мать-покойницу оставил на теток, а сам с той контрой — в райчека.

— Кто сказал ему про «охранку»?

— Богдан. Сочельник пойдет завтра сам к Калистратову и заявит, что послал нас к старухе, только чтобы ее расспросить. А что там у нее было — это твое своевольство. Сказал, чтоб мы с Богданом вместе с ним пошли и подтвердили.

— И пойдете?

— А куда денешься? Он все равно устроит по-своему, уж будь уверен. Сочельник сказал, что всегда в тебе сомневался. Ты и медленный, говорит, и как товарищ говно, — все себе на уме, этот, как его… кулист, что ли? Ну этот, который себя любит…

— Эгоист! — раздраженно подсказал Степан.

— Вот-вот, он! И в политграмоте слаб. Ерунды всякой начитался, а дельными книгами, какие, например, товарищ Ленин пишет, не интересуешься.

— Ладно, хватит! Чего напился-то?

— Да опять же Сочельник. Тот его контра — еще и самогонщик. Он его с самогонкой вместе взял. Мы ее и изучили — как улику. Сочельник рассказал, что они там, на кладбищах, творят…

Кладбище! Темная комната и Леша на миг пропали, и Степан увидел пологий скат, освещенный полной луной, с раскиданными кусками мяса — мякоть, ребра, кости, как он это видел в мясных лавках, только здесь мясо было серое и мерзкое, потому что человечье. Он увидел отрубленные головы и сморщился от отвращения.

— Наше кладбище еще ничего, — сказал Линников. — Знаешь, какие еще бывают? — И он рассказал о шоде, а затем о рэпа, Нагорье и «книге тайн».

— Я вот о чем подумал, — сказал глубокомысленно Леша, когда Степан кончил, — опасные это занятия. Знаешь, как может получиться? Вся контра, которую мы никак не истребим, уйдет в подполье и научится этим фокусам. Нам тогда империалистических гнид и их пособников уже никогда не одолеть. Ведь они ни смерти, ни пыток не будут бояться. На любую диверсию — пожалуйста, на допросах — как стена. Да это что! А если они еще, как колдуны, волшебствам научатся? Они же под свою власть всех нас подомнут. Какая там свобода угнетенным — рабство наступит, какого еще не бывало!

— Ну и занесло тебя! Ты или в волшебство веришь?

— А что ты об этом знаешь? Вон тетка моя рассказывала, у них в деревне колдун был…

Степан ругал себя, что разболтался, — разве можно что сказать дураку?

— Знаю я эту твою историю, ты уже рассказывал — оборвал он Каманова. — Нагорье далеко. Туда просто так не доберешься, да и кто туда пойдет?

— Нагорье — Нагорье! Не о Нагорье я! — вспылил Леша. — Я о старухиной «книге тайн». Раньше ее монахи охраняли, а теперь кто? Книги сейчас на топку растаскивают, и ее уж точно кто-то в дом взял. А там — может, бросит в печку, а может — нет. В какие руки она попала — вот где гвоздь дела. Ты сам-то как думаешь?

«А ведь верно!» — подумал Линников. Первый раз он не знал, что ответить своему полуграмотному товарищу.

— Ты подумай-подумай, — снисходительно бросил Леша Степану и без всякого перехода ошарашил его еще одной новостью: — Богдан просил Сочельника помочь ему с комнатой. Известное дело, Сочельник — принципиальный, отказал. Говорит, другим еще хуже. Ты знаешь, у Богдана и так теснотища, а тут им на голову еще родня с Украины свалилась. Беженцы. В общем, я сказал Белянкину: пока родня не устроится, можешь к нам. Комната у нас большая, место для тюфяка найдется…