Откровение огня - [109]

О Нагорье знают в Азии, но оно совершенно неизвестно в России, на территории которой — или рядом с которой — оно возникло. Неопределенность в отношении географического положения этого поселка связана с тем, что он находится в труднодоступном месте, куда без проводника не попасть, и никто не знает его точные координаты. Любопытства Нагорье среди православного населения Забайкалья не вызывает, многие считают его монгольской деревней.

Говорят, что за семьсот лет в разное время в Нагорье перебывало несколько русских. Их имена узнать мне в Забайкалье не удалось, но я думаю, что сама могла бы назвать одного из них. Дело в том, что у меня был когда-то старый мистический манускрипт из одного монастыря под Рязанью — Захарьиной пустыни, теперь уже несуществующей. Там говорится и о внутреннем огне, и о рлунг — только они в той книге называются по-другому. Она раскрывает, в сущности, то, что скрывают рэпа. Ее название говорит за себя: „Откровение огня“. Я думаю, что в Захарьиной пустыни имелась своя „школа внутреннего огня“. Она появилась там в XVI веке вместе с неким отцом Евларием, который скрывал от братии свою прежнюю жизнь.

Когда я услышала от нашего ламы о Нагорье, у меня возникла догадка, что Евларий был не кто иной, как рэпа, и мне захотелось ее проверить. Таким образом, мое любопытство к „общине сверх-людей“ было двойным, но задуманный нами поход туда состояться не мог: лама отказался помогать нашей группе в его организации — по всей вероятности, ему были чужды наши мотивы. Я добилась все же, чтобы он сделал исключение для меня лично. Я сказала ламе, что хочу рассказать старейшинам общины о Евларий и „Откровении огня“. Это было не больше чем уловка, но она подействовала. Лама дал мне проводника, и в начале марта 1911 года я оказалась в Нагорье.

Не могу сказать, что мне там были рады. Даже простого дружелюбия я на первых порах в Нагорье не встречала. Это закрытое общество, не подпускающее к себе посторонних. Язык препятствием для общения не был — мой проводник был бурят, а бурятов в Нагорье достаточно. Препятствием было нежелание жителей поселка общаться с пришельцами — у них отсутствует интерес к внешнему миру. Больше всего меня поразило равнодушие старейшин общины к „Откровению огня“. Никто из них не пожелал со мной встретиться, и мне не удалось прояснить, был ли Евларий рэпа из Нагорья или нет.

Я могла наблюдать жизнь Нагорья только со стороны и потому воздержусь от каких-либо характеристик этого социального феномена — мои впечатления поверхностны. Могу сказать, что община по-прежнему состоит из разных религиозных групп, организованных как духовные иерархии. Послушание старейшинам там общепринятая норма поведения, но жить по-своему в Нагорье тем не менее можно — я сталкивалась и с такими случаями. Община следует негласному правилу: если ты не мешаешь ей, она не мешает тебе.

Я тоже, как и наш лама, хотела увидеть гтум-мо собственными глазами. Мне и в этом было отказано. К ритуалам, играющим в жизни Нагорья важную роль, меня вообще не допускали. Я решила ни за что не уходить из Нагорья с пустыми руками, и моя настойчивость была вознаграждена: мне сделали уступку и разрешили самой испытать ритуал шод — правда, при условии, что после этого я покину общину.

В Нагорье умерших не хоронят и не сжигают, а оставляют для грифов на отведенном месте — „месте мертвых“. Там, среди разрубленных на части трупов, и проводится шод. Мне было сказано, что его назначение — освобождение от страха одиночества. Я согласилась на шод не раздумывая. Одиночества я никогда не боялась — мне было страшно другое: пустота, бездействие, беспомощность. Я еще не знала, насколько последнее связано с первым.

Меня привели на „место мертвых“ трое жрецов в ритуальном одеянии. Там я увидела столб, на котором была закреплена цепь длиной не больше метра, с обручем на конце, который закрывался на замок. Один из провожатых подвел меня к столбу, замкнул мне обруч на щиколотке, а ключ оставил у себя. Прежде чем уйти, жрецы провели ритуальное представление, меняя несколько раз обличие — они взяли с собой для этого мешок с атрибутами. Жуткие маски, ужасное пение-завывание, дикие движения — все это невероятно действует на нервы. Я думаю, людям Нагорья шод гораздо страшнее, чем мне — они ведь верят, что в ритуале участвуют духи. Для меня это был театр. Я знала: скоро он кончится, жрецы уйдут, я останусь одна — и тогда начнется главное. На сколько дней меня оставят на „месте мертвых“, мне было неизвестно. Это всегда держится в тайне. Известно только, что шод продолжается самое большее четыре дня. Надо сказать, что остаешься без еды и воды и проводишь все время в полном одиночестве, если не считать грифов.

Когда жрецы исполняли предписанные действия — попросту говоря, изображали нападение на меня, — произошло непредвиденное. Один из них по неловкости наскочил на меня буквально. Я завалилась под его тяжестью и поранила руку — она попала на что-то острое, камень или кость. Когда „представление“ окончилось и жрецы ушли, я увидела, что рука у меня опухает. Воспаление развивалось с пугающей скоростью: если к середине ночи горела ладонь, то к утру рука опухла уже до локтя, и кровь в ней гремела. Было похоже, что у меня развивалась гангрена.