Откровение - [125]

Свой портрет, написанный профессором Наацем, Зверь, разумеется, помнил. И о том, что профессор видел то, что слышал и рисовал то, что видел, тоже не забывал. И понимал, что Ойхе приняла его сердце не потому, что он — единственный, кто предложил ей такой подарок, а потому что он — единственный, от кого она согласилась бы его принять. Но профессор Наац рисовал его в Сиенуре — в реальном мире под настоящим небом, в котором можно летать. А Ойхе вообще была родом с Небес, там полёт — единственный возможный способ жить, и она сама говорила, что слышала в нём ту, небесную, музыку. Общую гармонию, что свойственна всем ангелам, и отличает ангелов от демонов.

Даже Эльрик когда-то не убил его потому, что увидел умение летать и счел его красивым.

Всё сводилось к небу. К полёту. К тому, чего в Ифэренн не было и не будет, пока Артур не сломает тут всё окончательно. А без этой небесной составляющей, что оставалось? Шорох паучьих лапок, змеиные трещотки, да высохшая трава под серым бессолнечным ветром.

Зверь почему-то даже не подумал о том, что лишился только неба снаружи. А то, что было в нём, притащил с собой. Прямо сюда, в Ифэренн, ага. Жадный, что уж. Всегда таким был.

И когда Анжелика запела, это небо — его и Блудницы, и всех, кого он любил, и всех, кого научил летать, и всех, кто погиб для него, за него, по его вине — распахнулось над Карештой, обняло со всех сторон, потянуло в себя, так что больно стало дышать. Невозможно вздохнуть. Будто один глоток этой ослепительной, прозрачной, бездонно-синей бездны в клочья разорвет снийв, и звёзды посыплются на здешнюю землю.

Понятно, почему фейри встали на сторону Моартула, когда Ойхе позвала его приехать в Немоту. Они действительно испугались того, что хуже мести злопамятного, лишенного души Чёрного Властелина. Но не гнева Моартула, а ангельской музыки. Выбери он возможность уйти из Ифэренн, выход открылся бы прямо от озера, а ему пришлось бы сбросить и вампирскую, и человеческую личины. Его музыка разнесла бы там всё.

Звездопад — последнее дело, когда обитаемая поверхность не защищена снийвом или атмосферой. В Немоте не осталось бы ничего живого. Там ничего живого и нет, во всем Ифэренн почти ничего живого нет, но…

Последняя нота отзвучала и погасла вместе с бесконечным светом и бесконечной свободой. Белая вата снийва сгустилась над головой. Мягкая, теплая, надежная.

Душная.

Анжелика выгнула бровь:

— Ты точно меня слышал? По-моему, ты отвлекся.

— Они, зато, не отвлеклись, — Зверь кивнул на арку, выводящую на крошечный балкон.

А мертвая тишина, повисшая над миром, когда смолк голос Анжелики, взорвалась криками, свистом и аплодисментами, близкими к овациям.

Балкон, обрамленный струями водопада, выходил на эспланаду — место досуга мертвых и живых обитателей крепости. И сейчас эспланада была полна людей. Ценителей музыки. Преимущественно мертвых, но приветствовавших выглянувшую с балкона Анжелику с энтузиазмом, какому живые могли бы позавидовать. Пока она пела, её голос легко перекрыл шум падающей вдоль стен воды, музыку услышали все в крепости — и люди, и уж подавно вампиры. Все услышали, а многие и узнали. Анжелика Лаула была популярна не только в Эсимене. На Трассе у нее поклонники появились задолго до дебюта в Сиденской опере.

Новость о ее визите в Карешту разойдется — разлетится — по всему тийру, быстро доберется в соседние. Плакала спокойная жизнь госпожи Лаулы. Впрочем, ее саму это вряд ли расстроит.

— Фу! — сказала Анжелика, отшатнувшись с балкона обратно в гостиную, — там вампиры!

Не только вампиры. На эспланаде хватало и живых, но, конечно, мертвые были заметнее.

Над балконом взвилась стая птиц, самых разных: голуби, малиновки, вороны, дрозды, сороки, воробьи, трясогузки, соколы, пустельги — всякой твари по паре, да не по одной. Каждая птица держала в клюве какой-нибудь цветок, и каждая сбросила цветок на балкон, целясь как можно ближе к арке. Один заход на цель, второй, третий. Балкон оказался завален цветами. Те, что не поместились, падали в воду, уносились, крутясь, в озерцо далеко внизу.

— Ну, прости, — Зверь пожал плечами, — это вампиры. Живые так не умеют.

В Кареште, так же, как в Вахе он жил в самом центре крепости. В вампирском гнезде, которое считалось резиденцией Марийки, госпожи карештийских упырей, а фактически было населено карештийскими упырями без Марийки. Дорогая тётушка по-прежнему придерживалась мнения, что племянника надо убить и отдать Змею, чтоб сожрал, но поскольку Змей с некоторых пор стал считать этот подход несвоевременным, а Артур вообще всегда был против, Марийка не настаивала. Просто избегала бывать в Кареште.

— Какой мне смысл заводить с ним дружбу, пока он жив? — так она сказала Артуру. — Потом все равно придется заново знакомиться. Он же забудет всё, и прежним никогда больше не станет.

Она и Ойхе так сказала.

— Он тебя забудет, когда останется без души. Думаешь, сможет вспомнить обратно так, как сейчас?

— Я думаю, что Вольф не останется без души, — ответила Ойхе.

Зверь, узнав об этом разговоре, серьезно взвесил доводы за и против убийства родственников вообще и конкретной тётушки, в частности. Доводов против не нашел ни одного. Ни одного серьезного. Оставалось решить, как прикончить Марийку насовсем, чтобы Артур снова не вытащил её из царства Смерти, или чтоб Смерть сам ее домой не привел.