Отель «У озера» - [18]
На веранде царило безмолвие, но не безлюдье. На одном конце сидела мадам де Боннёй в бежевом платье и жакете, немного замаранном спереди, и помятой бежевой шляпке. Уперев трость в пол между колен, она не сводила взгляда с дороги; на столике у нее под рукой лежала большая коричневая сумка. На противоположном конце, молчаливая и неподвижная за огромными темными очками, возлежала в шезлонге дама с собачкой.
Прекрасный день нес в себе зерно собственной обреченности: то был последний день лета. На безоблачном голубом небе горело солнце, астры и далии застыли в прозрачном сиянии, сиянии без яркости, без блеска. Деревья успели утратить плотную зеленую крону, украшавшую их в удивительном августе и начале сентября, и выглядели тоскливо в убранстве сухих пожелтевших листьев, которые время от времени слетали и бесшумно ложились на землю. Мсье Юбер, появившись из гостиной, довольно потер руки. Сегодня к ленчу и чаю ожидалось много посетителей со стороны. Но пока что все было спокойно. Никто не разговаривал. Лишь изредка на землю падал со стуком каштан.
Мужчина в сером — сегодня на нем было нечто еще более светлое и элегантное, в руке же он, как восхищенно отметила Эдит, держал панаму — вышел в сад и огляделся. Увидев распростертую в шезлонге даму с собачкой, он направился к ней, наклонился и, судя по всему, о чем-то шутливо спросил; ответом ему было ленивое мановение молочно-белой, длинной безвольной руки. Мужчина в сером кивнул Эдит и мадам де Боннёй и отбыл по своим делам, продемонстрировав на прощанье одну из своих загадочных улыбок, которые всегда держал наготове.
Когда он свернул за угол, дама с собачкой резко выпрямилась, подалась к Эдит и настойчиво зашептала:
— Послушайте! Простите, не знаю, как вас по имени. Будьте ангелом, идите сюда и сядьте рядом.
— Не хочу, чтобы этот тип сегодня снова ко мне подходил, а отшить его без скандала у меня не получится, хотя закатить ему сцену я вовсе не против, уж вы поверьте.
Эдит послушно и всего лишь с легкой тенью сожаления закрыла книгу, пересекла веранду и уселась на маленький стул в изголовье шезлонга. А ведь какой был дивный мирный день, подумала она. Ну что ж. Хорошо хоть она без собачки.
— Моника, — представилась женщина, подавая длинную вялую ладонь.
— Эдит, — ответила Эдит, осторожно пожимая ей руку. Лучше не углубляться, напомнила она себе.
— Вы меня заинтересовали, — сказала Моника. — Я хотела с вами поговорить, но вы все время бывали с мамашей Пьюси, а мне тошно от одного ее вида.
— Где она? — спросила Эдит; ей хотелось, чтобы та говорила потише. Она бы не удивилась, когда б миссис Пьюси, облаченная в белую парчу, таинственная, великолепная, вдруг соткалась из воздуха, дабы восстановить порядок и иерархию в своем понимании, а также благословить дозволенные утехи воскресного дня.
— Кто ее знает! Сегодня они хоть не смогут поехать покупать трусики. Ох, прошу пардону, бель-ё. — Последнее слово она подчеркнуто растянула на французский манер. — Однако не поручусь, что ей не придет блажь поднять хозяев и заставить открыть магазин лишь потому, что в кошельке у нее завалялась тысяча-другая франков.
— Похоже, денег там и вправду немало, — пробормотала Эдит безучастным, хотелось ей надеяться, тоном. Так, верно, чувствуют себя слуги, подумала она, когда сплетничают в лакейской.
— Куры не клюют, — заявила Моника. — Понятное дело — торговля. Милый папочка оставил им преизрядно. Вино, — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Эдит. — Он занимался импортом хереса. Что смешно — старушенция его на дух не переносит. Предпочитает шампанское. А кто его не предпочитает?
Эдит вспомнила, по какому поводу пила шампанское в последний раз, и содрогнулась.
— Что с вами? — спросила Моника.
Я устала, подумала Эдит. Нужно поосторожнее. Не буду я открывать душу этой томной роскошной женщине, мои признания в любом случае нагнали бы на нее скуку. Легкая болтовня — вот что сейчас требуется.
— Ничего, все в порядке, — сказала она. — Но где Кики?
У Моники вытянулось лицо.
— Впал в немилость. Сидит запертый в ванне. Нельзя же требовать от такого маленького песика, чтобы тот вел себя послушно — как дома, где ему все знакомо. Швейцарцы вообще терпеть не могут собак, и это их вовсе не красит, если хотите знать мое мнение.
— Вы тут давно? — спросила Эдит.
— С незапамятных времен, — вздохнула Моника. — Поправляю здоровье.
— Как жаль. Вы болели?
— Нет, — ответила та. — А не выпить ли нам кофе? — И царственным жестом подозвала державшегося в тени официанта. — Как хорошо, что можно с кем-то поговорить.
К ней прямо на глазах возвращалась давно утраченная живость. Когда принесли кофе, она небрежно налила чашечки по самый край, но свою только пригубила, тут же щелкнула зажигалкой, испустившей фонтанчик пламени, и затянулась неимоверно длинной сигаретой. Все в ней казалось чрезмерным — рост, необычно удлиненные пальцы, тягучий голос, огромные водянистые глаза навыкате, сейчас слегка покрасневшие, что Эдит заметила, несмотря на темные очки. Расстройство нервов, решила она. Тяжелая утрата. Как бы не задеть ненароком.
