Отель «Пастис» - [70]

Встретив нетерпеливый взгляд широко раскрытых глаз, Николь улыбнулась. Если первым личиком, которое гости увидят в отеле, будет это, они не смогут пожаловаться. Особенно мужчины.

— Пойдем на кухню. Сварю кофе, и поговорим.

Франсуаза пошла следом, разглядывая шелк рубашки, покрой брюк, поражаясь, как все ладно сидит, ни одной морщинки. Мадам Бувье была для нее самой элегантной женщиной. Чувствуя себя нескладной, разгладила на бедрах юбку — прошлогодняя, должно быть, села. Матери никогда не понять. Прячет платья, пока они не рассыплются в прах. Мадам Бувье поняла бы. Франсуаза решила расспросить ее насчет того, как одеваться. Если получит работу.

— Я могла бы начать до открытия отеля. Просто помогать.

Амброз Крауч сидел, уставившись на дисплей компьютера и бутылку красного вина, постепенно напиваясь и набираясь храбрости.

Отель стал для него чем-то вроде навязчивой идеи. Он символизировал все, над чем он публично глумился и чему втайне завидовал, — комфорт, роскошь, деньги — и ежедневно напоминал Краучу о его собственных весьма стесненных обстоятельствах. Он жил в маленьком домике, где всю зиму пахло сыростью. Уже два года ему не повышали зарплату; редактор без конца убеждал его, что жизнь в Англии становится все тяжелее. Пять издателей отвергли его предложение о книге, а после того как он раскритиковал одного проживавшего в Лакосте видного и пользующегося симпатиями американца, американские журналы перестали заказывать у него статьи.

Грустно размышляя, Крауч потягивал винцо. В довершение всего ему шантажом затыкает рот этот бандит-миллионер с его паршивыми сигарами и шустрой любовницей-француженкой — все это ему комом в горле. Он кое-что разузнал о Саймоне Шоу и набросал о нем объемистую злую вещицу, но на следующее утро, по трезвому размышлению, предпочел убрать в ящик стола. Но теперь, кажется, он нашел способ насолить.

Один из собутыльников на Флит-стрит согласился дать опус Крауча у себя в газете за своей подписью. Теперь, когда судьи засыпали прессу постановлениями о выплате ущерба за клевету, писать приходилось осторожно, но это все же лучше, чем ничего, да и сам Крауч останется в тени.

Наполнив стакан, улыбнулся про себя, увидев на экране дисплея заголовок: «НАСИЛИЕ НАД ДЕРЕВНЕЙ». Может быть, вставить ссылку на самого себя, как будто автор брал у него интервью? Никаких личных выпадов, просто легкий вздох неодобрения по поводу исчезающих традиций и осквернения деревенской жизни. Он застучал по клавишам, радуясь возможности без риска выплеснуть свою злобу.

Саймон поглядел на накопившиеся за неделю счета от столяров, водопроводчиков, штукатуров, электриков и, вздохнув, покачал головой. Похоже, будто выписываешь чеки итальянской футбольной команде — Роджеро, Бьяджини, Зиарелли, Коппа, — и почти так же дорого. Правда, работа хорошая, просто отменная. Подписав последнюю цепочку нулей, он вышел на веранду позади дома, где Николь в дневное время уже начала принимать солнечные ванны. Теперь был вечер, и голубевшее над горами небо постепенно приобретало невероятный, по выражению Эрнеста, бледно-розово-лиловый оттенок.

Пройдет немного времени, и зазеленеют ряды виноградников, зацветет вишня, и начнут съезжаться пасхальные туристы. Наши будущие клиенты, подумал Саймон. Надо надеяться, что водопровод и канализация будут работать. Взглянув последний раз на небо, он направился внутрь выпить.

Глава 17

— Это Саймон Шоу, насильник окружающей среды?

Узнав голос в трубке, Саймон улыбнулся. Джонни Харрис, когда-то составитель рекламных проспектов в агентстве, а ныне один из наиболее усердных репортеров светской хроники. В отличие от своих коллег, он не поражал свои жертвы в спину — по крайней мере, давал им возможность подготовиться к обороне. Они с Саймоном много лет поддерживали знакомство. Если не считать излюбленного определения «обидчивый глава агентства» применительно к Саймону в его колонке, он всегда относился к Саймону терпимо.

— Привет, Джонни. Что я наделал на этот раз?

— Ну, скажем, теперь ты занят разрушением устоявшегося образа деревенской жизни в одном из самых нетронутых уголков Прованса. Это написано в газете, посему, должно быть, правда, негодяй ты эдакий, — рассмеялся Харрис. — Так, одна из статеек, где обо всем говорится намеками, дабы не слишком обременять читателя обилием фактов. Вообще-то скроено умно. Я бы подозревал твоего замечательного соседа, того самого ядовитого карлика.

— Значит, писал не Крауч?

Правда, теперь это уже не имеет значения. Слишком поздно, чтобы причинить существенный ущерб.

— Газета и подпись не его. Его цитируют — обычная болтовня о еще одном гвозде в гроб Люберона, неосмотрительном распространении того, что ошибочно называют прогрессом, словом, навязшее в зубах дерьмо, но, конечно, он мог держать его при себе. Старый трюк, сам не раз прибегал к нему. Во всяком случае, написано аккуратно, в суде не к чему будет придраться.

— Очень вредная?

— Неприятная. Скажем, издевательская, но без точек над «i». О ней забудут, как только поймают без штанов очередного политика, а такое вроде случается каждую неделю. Посылаю тебе по факсу. Но, конечно, жди звонков, а случаем, и газетчика. — Харрис замолчал, и Саймон услышал щелчок зажигалки и отдаленные телефонные звонки. — Хотя вот что я тебе скажу. Хороший материал не повредил бы. Ты меня знаешь — всегда готов прокатиться на дармовщинку. Ну как?