Отель «Гонолулу» - [30]

— Замечательная девочка! — сказал я. — Моя!

— Вы говорите «корчует рожи», — захихикала Роз. — Тогда уж скажите: «корчует розы»!

— Дети с подобными дисфункциями не способны учиться в школе.

Меня от всего этого тошнило, но мадам Ма давно жила в нашей гостинице, и я был обязан отстаивать ее право свободно выражать свои мысли в моем отеле. Пусть себе журналисты торжественно вещают в газете-однодневке — газета и должна быть театром абсурда, где рассуждения о морали — всего лишь маска, притворство, штукарство. Однако мадам с важным видом повторяла те же формулы мне в лицо, как будто я обязан не только выслушивать, но и соглашаться, и все это казалось мне такой нелепостью, что я даже не обижался. Но как бы мне хотелось сказать ей, что от ее заурядной колонки, набитой пустяковыми и замшелыми новостями, так и тянет скудоумной, нищей духом моралью.

— Вы бы хоть объяснили ей, что такое границы! — настаивала мадам Ма.

Да-да, в супермаркете Роз совала нам в тележку все, что ей приглянется: жвачку, пирожные, фруктовые леденцы, рукавичку-хваталку в виде лягушки. Меня это восхищало: прелестная живая малышка, кокетливая, конечно, но такая умница. Она задавала «неуместные» вопросы и порой сама блестяще отвечала на них; когда ей хотелось подластиться ко мне, она цитировала мои слова; другой ребенок на ее месте куксился бы или играл в молчанку, чтобы наказать родителей за недостаток заботы. Ее неумолчная болтовня и дословные цитаты веселили сердце, грели душу.

— Она так инфантильна! — как-то за ланчем сделала открытие мадам Ма. — Она просто старается привлечь к себе внимание.

Мадам Ма занимала свой обычный столик на веранде, прямо напротив входа, чтобы видеть всех входящих и выходящих и самой быть на виду. Произнося эти слова, она улыбалась какому-то знакомому, показавшемуся в дверях. Я повернулся к ней спиной — нужно было поскорее убрать со стола, гости уже ждали. Вообще-то со стола убирал Трей, но в тот день он отправился к хиропрактику вправлять поврежденное при серфинге колено. Согнувшись, в спешке, окруженный со всех сторон нетерпеливой голодной толпой, я на миг увидел самого себя за столом, в тиши собственного кабинета, и подумал: «Раньше я был писателем».

— Вы меня слышите? Ей просто хочется внимания, — взывала ко мне мадам Ма. — И вы такой же. Никогда никого не слушаете.

Улыбчивая уступчивость и деликатность, столь необходимые управляющему гостиницей, не были мне присущи, и я с трудом приобретал эти качества, однако терпение приносит свои плоды: в пятьдесят лет на далеких островах, где все было чуждо, а книг не существовало вовсе, я приобретал новые навыки. Я немолод, но старался быть внимательнее. Здесь я не мог быть прежним бескомпромиссным писателем, вообще не мог писать, зато учился быть частью социума, частью команды. Обезьяна должна хорошо играть свою роль.

— Я совершенно с вами согласен, мадам Ма, потому и промолчал, — сказал я, с трудом удерживая поднос, нагруженный грязной посудой.

— Ваша дочь следит, как я ем. Это невыносимо.

Роз прокралась на веранду и теперь стояла, склонив голову набок, воспроизводя позу мадам Ма, словно таким образом пыталась понять, что происходит в ее плече.

— Ждет, не оставлю ли я ей мороженое.

Держа шею очень прямо, не шевеля «онемевшим» плечом, Роз замотала головой, с самым серьезным выражением лица отвергая это обвинение.

— Но ей ничего не достанется.

Мадам Ма доела мороженое, демонстративно облизала ложечку резиновым языком и бросила торжествующий взгляд на Роз. Роз наконец вернула голову в нормальное положение, и вид у нее был разочарованный.

У Роз была большая голова — она могла носить мою панаму, но тельце для ее пяти лет — маленькое. Большинство гостей ее попросту не замечало, и недобрая пристальность мадам Ма задевала меня, однако, если б не Роз, я бы никогда не понял, что за женщина эта мадам. Благодаря Роз характер мадам Ма выступал рельефно и выпукло, как бросается в глаза зловещее оружие, положенное рядом со знакомым предметом.

Посторонние люди делают родителям замечания в самодовольной уверенности, будто лучше родителей знают их ребенка. Гости сообщали мне, что Роз ест чересчур поспешно, ест чересчур мало, ест хлопья вместо овощей, что мы пускаем ее бегать босиком, а надо обуть, что девочка вмешивается в разговоры старших. Но я прекрасно знал это и знал кое-что поважнее: Роз все запоминает, она чрезвычайно восприимчива и торопится взрослеть, она умнее своей матери и из-за этого порой сердится на нее. «Почему у цыплят ноги чешуйчатые? — кричала она, хватая Милочку обеими руками за лицо и поворачивая к себе. — Почему?!» А потом во всеуслышание повторяла и этот вопрос, и мой ответ: «Потому что когда-то они были рептилиями, как чешуйчатые змеи».

Я не понимал, почему Роз, как завороженная, следит за трапезами мадам Ма. Почему малышка моя стоит и молча таращится на старуху? Роз доверительно сообщила мне: «У нее зубы ненастоящие». Вот на что она смотрела: на зубы. Она неотрывно наблюдала, как тщательно и добросовестно жует мадам Ма, как неуклюже, но сокрушительно движутся зубцы этого старого механизма, и втайне надеялась: вдруг удастся поймать момент, когда механизм даст сбой, когда искусственные зубы застрянут в пище или вовсе вывалятся из десен. Было весьма вероятно, что старая брюзга в один прекрасный день останется без зубов, и эта мысль приводила Роз в восторг.